Мы спасаем попаданцев
Шрифт:
«Зелен еще», – усмехнулся про себя Пернатый Змей.
Кецалькоатль снимает с пояса черный жертвенный нож, вытесанный из обсидиана, высоко подымает руки в ритуальном движении. Толпа замирает, стихает и с восхищением взирает на своего владыку, объятого солнечным светом. А в глазах жертвы ужас. Нож резко опускается, вонзается в грудь паренька-индейца, тот кричит, стонет, а Кецалькоатль с улыбкой наслаждения вспарывает грудную клетку. Хлещет кровь. Жертва бьется в агонии, а Пернатый Змей извлекает из вспоротой груди еще бьющееся сердце и высоко подымает его над собой. Толпа ацтеков взрывается восхищенными криками, она ликует, она полностью предана своему владыке:
– Кецалькоатль!
– Кецалькоатль!
– Кецалькоатль!
И Кецалькоатль доволен.
«Это и отличает человека от животного, – думает Пернатый Бог, – животное убивает из страха или ради пропитания, а человек... человек может убивать просто ради удовольствия… получая высшее наслаждение в каждой секунде агонии своей жертвы».
И Кецалькоатль получает это наслаждение, он полностью счастлив, ведь это его мир, мир, живущий по его законам и правилам, мир, где он истинный хозяин!
А ведь когда-то все было совсем иначе, и великий Пернатый Змей был всего лишь Володькой Курочкиным, и что такое высшее счастье он не знал. С детства он был несчастлив, рано потерял мать, остался с отцом пьяницей, пьяницей и садистом, который избивал сына по любому поводу и просто ради удовольствия. В школе его не любили, одноклассники издевались, дразнили из-за дурацкой фамилии и часто давали взбучку. В общем, детство и юность прошли в полном несчастье и жажде мести. Но отомстить Володька не мог, одноклассники были сильнее, отец тоже, зато были те, кто помладше, при возможности Курочкин научился выпускать гнев на мелкоте. А еще зверюшки, маленькие, пушистые, беззащитные твари. Однажды юный Володька обнаружил в подвале соседскую кошку с котятами, только-только раскрывшими глазки. Сначала он не знал, что с ними делать, долго-долго наблюдал, обходил стороной, пока мать-кошка не ушла по своим делам. Тогда Володька взял одного котенка и принялся его гладить, но тот начал пищать, кричать и звать мамку, это очень не понравилось Курочкину, противный кошачий писк разозлил его. И Володька сдавил котенку горло, тот захрипел, постарался царапаться, но вскоре затих, сердечко перестало биться, дыхание иссякло, а голубые глазки остекленели. Так Курочкин впервые отнял чью-то жизнь, и это ему чертовски понравилось. Он ощутил силу и власть, а еще ему очень понравилось метание жертвы, ее молящий взгляд, предсмертная покорность и агония, когда жизнь покидает тельце, и глаза становятся стеклянными. Вслед за первым котенком в жертву наслаждения Володьке последовали и остальные. Затем он выкинул их трупики и с чувством неимоверного счастья, будто прикоснувшись к чему-то тайному, запертому и волшебному, стал ждать кошку. Нет, кошку он не убил, хотя и собирался это сделать, но метания по подвалу бедного создания, молящее мяуканье, призывающее откликнуться потерявшихся котят, заставили Володьку отказаться от этой мысли. И опять же, нет, он не пожалел мать в ее горе, а познал еще один вид наслаждения – видеть, как безутешно страдают другие. Нет, таких убивать не стоит, таким лучше сохранить жизнь, чтобы продлить их агонию и соответственно свое удовольствие.
Потом еще было много котят, щенят, крольчат и даже одна канарейка, но с возрастом наслаждение от предсмертной агонии зверюшек перестало приносить то первоначальное удовольствие, и душа стала желать чего-то большего. Первой человеческой жертвой Курочкина пал его садист-отец, Володька просто задушил его во сне подушкой, страстно ощущая, как человек, принесший ему столько горя, пытается цепляться за жизнь, машет руками, старается скинуть с себя сына, а затем трясется, испуская дух от нехватки кислорода. После этого он уже смог смотреть отцу в глаза, смотреть с настоящей любовью. Да, лишать жизни разумного человека оказалось куда приятней, чем безмозглое зверье, до конца и не осознающее что с ним пытаются сделать. В этот день Курочкин понял, чему он хочет посвятить свою жизнь.
Но для начала следовало как-то обеспечить себе хорошее прикрытие и Володька, а он всегда считал хитрость своим главным талантом, пошел служить в милицию. Так начались его две карьеры: одна в милиции, а затем в полиции, где он старался сильно не выделяться и слыть обычным средним, но честным сотрудником, и вторая – карьера Кровавого Змея, а именно так в Челябинске нарекли нового страшного маньяка, распарывающего своих жертв на лоскуты, отрезающего им части тела или же вырезающего внутренние органы, на память. К слову, прозвище Кровавый Змей Курочкин придумал сам и подкинул его журналистам. Змеи из-за их хитрости, скользкости и молниеносности всегда нравились ему гораздо больше всех остальных тварей, и он по праву причислял себя к их числу. И он был хитрый Змей, рядящийся под Орла Правопорядка. Такая жизнь ему нравилась, и Володька Курочкин был полностью счастлив.
Но вдруг все в одночасье изменилось, и в тот момент, когда Кровавый Змей приготовился вонзить острый нож в грудь обнаженной, застывшей от бешеного страха девчушки, что-то произошло. Курочкин с силой опустил нож, с дрожью в чреслах и замиранием сердца, предчувствуя, как тот вонзится в трепещущееся подростковое тельце, но вместо упругой плоти клинок вошел в сырую землю. Володька обомлел, выпучил глаза, закрутил ими по сторонам – вместо привычной тайной коморки под гаражом, он на коленях сидел посреди самых настоящих джунглей. «А ведь грибы я, кажется, сегодня не употреблял», – ошеломленно подумал Курочкин, и вдруг услышал за спиной шорох. Он вскочил, резко обернулся и офигел. Перед ним стояли полуголые люди, лишь в одних набедренных повязках, зато с самыми настоящими копьями и луками, которые сейчас были угрожающе нацелены на Володьку. «Во попал! – подумал Курочкин. – Словно хер в рукомойник!» Он выпустил из рук нож, тот упал на землю. «Надо показать, что меня не стоит бояться», – соображал Володька. Курочкин медленно расстегнул рубаху, чтобы показать, что он безоружный. И индейцы вдруг ахнули, они вылупились на его грудь, где располагалась татуировка змеи с раскрытой пастью, и стали что-то лопотать на своем забавном языке, а потом вдруг все, как один, бухнулись на колени и принялись кричать во всю глотку:
– Кецалькоатль!
– Кецалькоатль!
– Кецалькоатль!
Так Володька Курочкин оказался у истоков своей третьей карьеры, сделавшись верховным божеством ацтеков – великим Пернатым Змеем.
И вот уже больше года он наводил в Теотиукане свои порядки. Его носили на руках, ему поклонялись, ему приносили дары, и что самое главное, жертвы. Этот ритуал по принесению жертвоприношений сделался центральным событием в жизни Теотиукана, и ацтеки, что главное, быстро втянулись в это кровавое зрелище, считая, что раз этого хочет бог, то так и должно.
И вот Пернатый Змей поднял над головой еще бьющееся сердце убитого юноши-индейца, и толпа преданных рабов вновь взорвалась ликующим криком:
– Кецалькоатль!
– Кецалькоатль!
– Кецалькоатль!
Пернатый Змей ухмыльнулся, поднес сердце к губам и впился в него зубами. «О-о-о, все боги ацтеков, как же это приятно, впиваться зубами в еще бьющееся сердце жертвы, извлеченное из груди собственноручно, когда на тебя смотрят тысячи твоих подданных и восхищаются каждым твоим движением». Кецалькоатль откусил кусочек, ощутил вяжущий, но приятный вкус свежей теплой крови и сырого мяса, а затем откинул сердце в сторону, позади в страхе тряслись еще девять человек, и заставлять их ждать Пернатому Змею искренне не хотелось.
Кровавый бог ацтеков протянул руку, преданные жрецы вложили ему в ладонь макуауитль. Кецалькоатль размахнулся деревянным мечом-дубиной с обсидиановыми лезвиями и ударил по горлу трупа индейца. Лишь с восьмого удара голова слетела с плеч, и жрец бережно поднес ее господину. Пернатый Змей высоко поднял отрубленную голову и продемонстрировал ее толпе рабов. Ацтеки вновь восхищенно взвыли и заскандировали:
– Кецалькоатль!
– Кецалькоатль!
– Кецалькоатль!
И Пернатый Змей кинул голову вперед, она полетела вниз, ударилась о камень Пирамиды Луны и, словно мячик, запружинила по ступенькам. А жрецы взяли окровавленное и обезглавленное тело за руки и ноги и, размахнувшись, бросили его вслед за головой. Тело с хрустом покатилось по ступенькам, переламывая себе все кости и обильно покрывая камень кровью.
– Кецалькоатль!
– Кецалькоатль!
– Кецалькоатль!
Продолжала скандировать толпа. Пернатый Змей растянул губы в радостной улыбке, полной счастья, оглядел толпу преданных воинов – они стояли по стойке смирно и лишь один воин-ягуар, повернув голову, смотрел на повелителя как-то странно, будто с отвращением, своими голубыми глазами… «Постойте – голубыми!»
– Ты! – взревел Кецалькоатль, тыча пальцем в странного воина, явно не из рода ацтеков. – Кто ты?.. Взять его!
Преданные воины-орлы и воины-ягуары тут же повернулись к затесавшейся в их ряды крысе, выставили вперед копья, обнажили макуауитли и двинулись на незнакомца. У первого, попытавшегося взять голубоглазого воина-ягуара, тот ловким движением копья выбил макуауитль, а затем пнул врага ногой в грудь. Ацтек упал и покатился с лестницы. Но даже такому ловкачу было не удержаться против сотни хорошо обученных войск специального назначения древнего мира. Воины ацтеки все плотнее окружали голубоглазого. Нападать они не спешили, куда важнее было взять жертву живьем.