Мы все - осетины
Шрифт:
Первого удара я не заметил, настолько он оказался неожиданным, просто услышал глухой костяной звук. Только потом, анализируя происшедшее я сообразил, что когда Пепс оказался с ним совсем рядом и можно было надежно перехватить его автомат, Свин ударил его правым локтем в затылок, коротко, практически без замаха. Левая рука офицера тем временем цепко лапнула автоматное цевье, разворачивая ствол вверх, на тот случай, если сержант все же успеет нажать на спуск. Нет, не успел. Возвращаясь назад после первого удара, четким отработанным движением локоть Свина врубился Пепсу прямо в переносицу, после чего наш «замок» тяжело хлюпнув разбитым лицом осел на траву. Автомат его остался в руке у старлея, а сам Пепс, похоже был в глубоком нокдауне и лишь мелко тряс опущенной головой, даже не пытаясь подняться. Из вспухшего багровым носа шустро рванули тонкие кровавые ручейки.
— Супермен, бляха! — сплюнул себе под
Там между тем события тоже развивались, стремительно приближаясь к кровавой развязке. Поглощенный подавлением бунта Пепса я не успел заметить в какой именно момент не выдержал осетин, что ожег меня в кузове предостерегающим взглядом. Я еще тогда решил, что он муж той молоденькой девушки, которую сейчас тащил за грузовик развеселившийся пулеметчик. Наверное я угадал, потому что он не смог просто стоять и смотреть на происходящее. И теперь его увлеченно пинали посреди дороги ногами трое грузин, еще один болезненно скорчившись всем телом, приседал рядом на пятках. Так обычно поступают спортсмены-единоборцы чтобы унять боль после пропущенного удара в пах. Видно осетин, не смотря на численное превосходство врага, тоже не сдался без боя. Не надо было иметь особенно развитое воображение, чтобы понять, что здесь случилось. Глупая, заранее обреченная на неудачу попытка спасти свою честь и честь своей жены. Хотя может так ему будет и лучше, быть может легче умереть в заведомо проигранной схватке, чем жить, зная, что допустил насилие над самым любимым человеком, которого клялся оберегать и защищать. Который поверил тебе…
Совсем как нам поверили эти люди. Мысль неожиданно резанула по сердцу острым скальпелем. Да, аналогия напрашивалась сама собой, мы сейчас оказались точно в такой же ситуации, только в отличие от этого осетина, никто не нашел в себе мужества до конца выдержать данное слово, принять заведомо проигрышный, обреченный бой. Никто, кроме Пепса… Да и тот сейчас бессмысленно мотал головой не в силах подняться с земли и размазывал по лицу кровавые сопли. Тоже мне, защитник!
Девушку, тем временем все же затащили за наш «Урал», и теперь я не видел ни ее, ни пулеметчика, кричать она тоже перестала. Зато возле тупорылой кабины грузовика уже сбилась кучка нетерпеливо перетаптывающихся грузин. Похоже развлечение было в самом разгаре. Минут через пять пулеметчик довольно улыбаясь и застегивая на ходу штаны, показался из-за кабины, тут же на его место нырнул самый здоровый из образовавшейся очереди, огромный красномордый бугай. Остальные одобрительно заулюлюкали, что-то ему советуя и демонстрируя неприличные жесты.
А осетина продолжали пинать ногами. Он уже не сопротивлялся и даже не закрывался скорчившись, сжавшись в комок под градом сыплющихся на него ударов. Те трое, которые начали его избивать первыми запыхавшись отошли в сторону, запалено дыша и мерно взмахивая руками, будто восстанавливая дыхание после долгой пробежки. Их место заняли другие, с удвоенной яростью принявшись молотить бессильно распластанное на дороге тело каблуками ботинок. Остальные беженцы и мужчины и женщины смотрели на это молча, мужчины угрюмо с затаенной ненавистью, женщины с ужасом. Я заметил, как одна осетинка прикрывает ладонью глаза маленькой девочки, прижавшегося к ней, вцепившись кулачками в ее длинное мешковатое платье. С содроганием я узнал в этом ребенке ту самую девчушку, что сидела на коленях у матери, в кузове нашего «Урала». Теперь практически на ее глазах убивали отца и насиловали мать.
Казалось все это длилось и длилось, время остановилось, судорожно балансируя на краю вечности, постепенно заваливаясь в ее темную манящую пропасть. Я ощущал это почти физически, чувствовал, что секунды в обычной жизни свистящие мимо со скоростью курьерского поезда становятся все длиннее растянутее, словно лини прерывистой дорожной разметки при приближении к сплошной. И сама сплошная должна была вот-вот начаться символизируя окончательный приход к бесконечности, в которой вечно будут продолжать избивать уже бесчувственного осетина и торопливо жадно насиловать его жену, совсем еще девчонку. И так будет всегда, пока Земля вращается вокруг Солнца, пока звезды вертятся вокруг центра галактики, всегда, до нового пришествия Иисуса, до Страшного Суда, до очередного Большого Взрыва… и я беззащитный, бессильный что-либо предпринять, буду все это бесконечно длинное время, все эти миллиарды и триллионы лет стоять вот так же, превратившись в соляной столб и смотреть. Стоять и смотреть…
Неожиданно мой беспокойно блуждающий от одной группе грузин к другой взгляд остановился на парне с усами-стрелочками, остановился будто споткнувшись и замер в удивлении. Парень с орденом Красной звезды на груди не примкнул ни к тем, кто по очереди насиловал девушку, ни к тем, кто сладострастно
А тот, казалось, не обращал на них вообще никакого внимания, он внимательно разглядывал лежащего у его ног осетина, даже осторожно пихнул его в бок ногой. Словно пробуя, живой ли? Мужчина чуть шевельнулся едва слышно застонав и усатый удовлетворенно кивнул. Откуда-то в его правой руке появился пистолет, когда и как он его достал я не увидел. Обернувшись к толпившимся возле «Урала» грузинам, парень что-то крикнул, призывно махнув рукой. Он зачем-то собирал к себе всех, что-то хотел показать… Так и не дождавшиеся своей очереди глухо зароптали, но ослушаться не посмели, нехотя потянулись к дороге, обступили лежащего осетина и стоящего над ним с пистолетом в расслабленно опущенной вдоль тела руке вожака. А в том, что именно он руководил нападающими лично у меня уже не было ни малейших сомнений, слушались его практически беспрекословно, как командира в настоящей армии. Дождавшись, когда все успокоились, парень тихо сказал что-то по-грузински, обведя всех внимательным взглядом. Я заметил, что очень немногие рискуют встретиться с ним глазами, большинство предпочитает сразу же отвернуться.
А после этого он спокойно и как-то буднично поднял пистолет и выстрелил лежащему в ногу. Тот судорожно дернулся громко вскрикнув сквозь плотно сжатые зубы. Похоже боль на мгновение вернула ему сознание. Грузины вокруг вновь зашумели, стоявшие ближе всех невольно отшатнулись. А стрелок, криво улыбнувшись, опять сказал им что-то непонятное, и вновь нажал на курок. На этот раз пуля ударила осетина в руку и новый вскрик, и судорожное подергивание простреленной конечности.
— Учит выбирать место прицеливания на человеке. Показывает, какие раны бывают. Как на манекене… Браво! А посмертное вскрытие будет? — заплетающимся языком произнес где-то рядом Свин.
Тут солнце вновь предательски отразилось от ордена, пустив в нашу сторону шаловливый зайчик.
— О! — тут же среагировал старлей. — Орденоносец, бля! Надо же, «афганец», поди… То-то я смотрю убивать приучен….
Выстрелы меж тем звучали со спокойной размеренностью метронома. Осетин хрипло кричал, перемежая стоны с проклятиями, дергался, извиваясь после каждого попадания, под ним все быстрее расплывалась темная кровавая лужа. А «афганец» все продолжал и продолжал свой урок, невозмутимо комментируя каждый выстрел. Мне хорошо было видно, как вытянулись и посерели лица его слушателей, несколько особо впечатлительных уже отбежали к придорожным кустам и за машину, извергая там содержимое своих желудков. Кто-то из наших тоже мучительно блевал, утробно рыча у меня за спиной. Я не мог повернуться и посмотреть кто именно, я застыл не в силах оторваться от происходящего, не в силах пропустить ни малейшей детали. «Ты должен смотреть, — настойчиво шептал незнакомый мне голос где-то глубоко внутри. — Ты должен смотреть и все запомнить. Придет день и всем им воздастся по делам их. Но для этого сейчас ты должен смотреть и запоминать».
Заключительную точку поставил последний восьмой выстрел. Он был направлен осетину точно в лоб и являлся уже скорее жестом милосердия. Мне почему-то думалось, что от попадания тупой пистолетной пули голова должна просто разлететься на куски, но к моему удивлению ничего подобного не произошло. Осетин вздрогнул всем телом мучительно выгнулся в спине, быстро-быстро задвигав ногами, да так и замер прогнувшись, а во лбу его возникло аккуратное черное отверстие, видимое даже с того места, где мы стояли. «Словно третий глаз открылся, снизошло озарение», — совершенно не к месту подумал я и даже по сторонам огляделся, не произнес ли я этого вслух, не слышал ли кто. Нет, никто ничего не слышал, все застыли будто завороженные: и мы, и грузины. Только сам убийца, хладнокровно вынул из пистолета пустую обойму и заменил ее полной, в наступившей тишине слышен был даже тихий щелчок фиксатора.