Мы все - осетины
Шрифт:
— Ну, что встали? — иронически улыбнулся обводя взглядом свое потеряно глядящее на труп воинство «афганец». — Вот так вот, уважаемые! Вот так вот! А вы что думали? Без крови обойдется? Нет, без крови не бывает… Не бывает!
Говорил он сейчас отчего-то по-русски, может быть просто забылся от волнения, а может, хотел, чтобы и мы его понимали.
— Все! Хватит пялиться на эту дохлятину! Баб и ребятню гоните прочь, пусть идут куда хотят. А этих… Этих…
Он оглянулся на стоящих на обочине мужчин, несколько секунд задумчиво их разглядывал, потом взмахом руки подозвал к себе пулеметчика и долго что-то говорил ему на ухо.
— Сделаем, командир! —
Грузины медленно задвигались, будто оживая, выходя постепенно из-под действия какого-то заклятия. Женщин и детей прикладами и пинками оттеснили от мужчин, не обращая внимания на причитания и горестные крики.
— А ну пошли вон, поганые крысы! — надрывался «афганец». — Радуйтесь, что мы вас отпускаем, в следующий раз так легко не отделаетесь!
Они еще оглядывались неуверенно, пытались вернуться назад, но две заполошные автоматные очереди поверх голов, заставили все-таки всех испуганно пригнуться и со всех ног броситься наутек. Вдоль по дороге. Бежали они в сторону Цхинвала, куда им еще было бежать? Позади располагалось грузинское село. Боевики улюлюкали и хохотали им вслед, кто-то даже громко затопал ногами на месте, изображая погоню. Мужчины, подчиняясь приказам нескольких наиболее воинственно выглядевших грузин, под командованием моего знакомца-пулеметчика, пошли сами. Но не по дороге, а куда-то вбок, в обход того холма, на склоне которого мы стояли. Пулеметчик и его товарищи пристроились сзади и с боков маленькой колонны, насторожено сжимая оружие. Еще минута и на дороге остались только наши машины, сваленные грудой на обочине нехитрые пожитки беженцев, да десяток увешанных оружием боевиков.
«Ну вот, теперь наша очередь наступила!» — подумал я про себя, прислушиваясь к тяжело бухающей в висках пульсации крови. И в самом деле, «афганец» неспешной прогулочной походкой направился к нам. Не доходя нескольких шагов остановился. Свин вышел ему навстречу, встал подбоченившись, дерзко глядя покрасневшими глазами в трещинах лопнувших сосудов.
— Молодец, командир, — сдержанно кивнул «афганец». — Правильно поступил. Людей своих сберег. Матерям сыновей вернул. Все правильно сделал, уважаю… Это не ваша война.
— Точно, не наша, — неприятным скрипучим голосом согласился с ним старлей. — Мужиков куда твои ребята повели? Что, в плен их взял?
— Какой плен, слушай! — «афганец» заулыбался, всплеснув руками. — Кормить еще этих дармоедов! На кой они нам нужны! Сейчас просто отведут их подальше в горы и там отпустят!
— Отпустят? — недоверчиво склонил голову к плечу Свин.
— Ага, отпустят. Обязательно, — безмятежно подтвердил боевик.
Где-то за горой гулко ударили автоматы. Басовито рокотнул вплетаясь в их скороговорку пулемет. Впрочем стрельба продолжалась недолго, всего несколько секунд. Потом сухо защелкали одиночные. Один раз, второй, третий… Ровно шесть штук.
— Вот, слышал? Уже отпустили, — ухмыльнулся «афганец», глядя в упор на набычившегося пригнув голову Свина.
Старлей смотрел на него мрачно, исподлобья, мы хорошо знали этот его взгляд. Когда он так смотрел, даже наш командир полка не решался с ним связываться. Создавалось полное впечатление того, что он сейчас просто как бык, боднет головой собеседника. Голос его однако прозвучал ровно, без напряжения.
— Нас что, так же отпустишь?
— Зачем? — искренне удивился «афганец». — С русскими мы не воюем. Вообще с людьми не воюем. Только с ублюдками. Идите, куда хотите, вас не тронем.
— Ты хотел сказать, езжайте, — с нажимом поправил его Свин. — Мы сюда на машинах приехали. Так же и отсюда уедем.
— На машинах… — задумчиво протянул боевик.
По лицу было видно что он сейчас мучительно про себя решает, стоит ли идти на дальнейшее обострение и попытаться отобрать у нас транспорт, или овчинка выделки не стоит.
— На машинах, — жестко припечатал старлей. — Или ты слова своего не держишь?
— Грузины всегда держат слово, — запальчиво оборвал его «афганец. — Ладно, уезжай на машинах, раз уж я обещал. Давай только быстро, а то передумать могу.
— А это уж как получится, — проворчал себе под нос Свин отворачиваясь.
К машинам мы бежали почти бегом, торопясь, как можно скорее уйти с этого жуткого места, оказаться как можно дальше от этих страшных людей, только что на наших глазах запросто лишивших жизней нескольких человек. Но как ни спешили, а все равно мертвого осетина, лежащего на дороге, обходили далеко стороной, с опаской поглядывая на его вытянувшееся в агонии тело, точно ожидая, что вот сейчас покойник шевельнется, или произнесет что-нибудь. Влекомый каким-то низменным извращенным любопытством в котором сам себе боялся признаться я все-таки заглянул за наш «Урал», туда, где насиловали молоденькую осетинку. Я точно помнил, что она так и не вышла из-за машины, даже когда все остальные уже побежали.
И она действительно оказалась там, прямо возле большого пыльного колеса. Лежала и смотрела в небо остановившимися, остекленевшими глазами. По левому, прямо по карей радужке ползла большая зеленая муха. Меня чуть не вывернуло от этого зрелища, желудок подкатил вплотную к горлу и во рту невыносимо запахло кислятиной. Она была мертва, похоже ее задушили. Посиневший переставший помещаться во рту язык вывалился наружу, свисая грязно-бурой безвольной тряпкой, с искусанных покрытых запекшейся кровью губ. Я все стоял и смотрел на ее мертвое лицо, на задранное к самому горлу, топорщащееся неопрятными складками платье, на обнаженную покрытую синяками и ссадинами грудь, на раскинутые бесстыдно в разные стороны ноги и что-то бесформенное, набухшее бордовым цветом, между ними. Стоял до тех пор, пока меня не рванули за плечо.
— Ты чего тормозишь, земеля?! — проорал прямо мне в ухо невесть откуда взявшийся Васька Лебедев. — Все наши уже в машине давно! Ух ни х… себе!
Он тоже увидел, увидел и закашлялся, подавился словами, судорожно сглатывая и стараясь отвернуться. Несколько секунд он боролся с собой и, кажется, победил.
— Не смотри туда, не надо, — произнес он уже совсем другим, не своим, сухим и безжизненным голосом. — Не смотри… Пойдем отсюда. Пойдем!
Он тянул меня за плечо, настойчиво тащил за собой. А я все не мог отвести глаз, от огромной зеленой мухи, ползущей по замершему навечно, глядя в небесную синь зрачку.
Когда мы отъезжали, грузины весело махали нам вслед руками, что-то выкрикивали удалое и радостное, на всех без исключения лицах цвели искренние человеческие улыбки. Мне было тошно от этого, хотелось кричать, хотелось схватить автомат и выпустить целиком рожок в эти смеющиеся рожи, стереть с них улыбки, заткнуть им в глотку этот смех, это веселье, заставить почувствовать страх и боль. А уж после заглянуть в расширившиеся от ужаса глаза и спросить: «Ну как? Понял теперь каково это? Почувствовал на себе?!» Судя по виду пацанов их обуревали аналогичные чувства. Грузины этого не замечали, они радовались победе. Еще одной маленькой победе в ведущейся здесь войне.