Мы живые

Рэнд Айн

Кира поднялась с безразличием и уронила книгу.

— Добрый вечер, мама. Это у Лавровых. Они квасят капусту.

— Боже мой! Так вот что он мешал в большой бочке. Он — какой-то грубиян, этот старик Лавров. Он даже не поздоровался со мной. Мы ведь, в некотором смысле, родственники.

За дверью деревянный черпак тоскливо поскрипывал в бочке с капустой. Жена Лаврова монотонно вздыхала:

— Тяжелы грехи наши… грехи наши тяжкие…

Мальчик стругал полено в углу, и хрустальный подсвечник вздрагивал и звенел при каждом ударе. Лавровы въехали в эту комнату, когда их дочь освободила ее. До этого

они жили на чердаке вместе с двумя другими рабочими семьями; они были рады переехать сюда.

Галина Петровна спросила:

— Лео дома?

— Нет, — сказала Кира. — Я жду его.

— Я должна идти на вечерние занятия, — сказала Галина Петровна, — и я просто заскочила на минутку… — Она колебалась. Она постучала пальцами по своему свертку, виновато улыбнулась и сказала, как бы ненароком: — Я заскочила, чтобы показать тебе кое-что, может быть, тебе понравится это… может, ты захочешь… купить это.

— Купить это? — повторила удивленно Кира. — Что это такое, мама?

Галина Петровна развязала сверток; она держала в руках старомодное платье, отделанное белым кружевом; длинный шлейф свисал до пола; нерешительная улыбка Галины Петровны была почти застенчивой.

— Но мама! — глотнула воздух Кира. — Это ведь — твое свадебное платье!

— Видишь ли, — очень быстро стала объяснять Галина Петровна, — все дело в школе. Я вчера получила зарплату и… и у меня отчислили очень большие членские взносы в Пролетарское общество химической защиты — а я даже и не знала, что я — член этого общества, и я… Понимаешь, твоему отцу нужны новые ботинки — сапожник отказался чинить старые — и я собиралась купить их в этом месяце… но эта химическая защита и… Видишь ли, ты ведь можешь прекрасно перешить его — ну, платье, я хочу сказать — хороший материал, я его надевала… только один раз… И я подумала, может, ты захочешь сделать из него вечернее платье или…

— Мама, — сказала Кира сурово и сама удивилась легкой дрожи в своем голосе, — ты прекрасно знаешь, что если тебе что-то нужно…

— Я знаю, дочка, знаю, — перебила ее Галина Петровна, и морщины ее лица вдруг стали пунцовыми. — Ты всегда была прекрасной дочерью, но… ты так много уже дала нам… Я не могла просить… и я подумала, что лучше… но, если тебе не нравится это платье…

— Нравится, — решительно сказала Кира, — оно мне нравится. Я куплю его, мама.

— Мне оно, действительно, не нужно, — пробормотала Галина Петровна.

— Я все равно собиралась купить вечернее платье, — соврала Кира.

Она нашла свой бумажник. Он был плотно набит хрустящими новыми купюрами. Прошлым вечером, придя домой поздно, шатаясь, Лео поцеловал ее, сунул руку в карман, рассыпал по всему полу мятые купюры и стал набивать ее бумажник, смеясь: «Давай, трать их! Будет еще куча. Еще одна сделка с товарищем Серовым. Великий товарищ Серов. Трать их, я тебе говорю!»

Она опустошила свой бумажник в руку Галины Петровны.

— Постой, дочка! — стала протестовать Галина Петровна. — Не все же! Мне не нужно столько. Платье не стоит столько!

— Конечно, стоит. Ведь это прекрасное кружево… Давай не будем спорить, мама… И большое тебе спасибо.

Галина Петровна запихнула купюры в свою старую сумочку, быстро и с испугом. Она посмотрела на Киру и мудро, очень грустно покачала головой и пробормотала:

— Спасибо,

дочка…

Когда она ушла, Кира примерила платье. Оно было длинным и простым, как средневековое одеяние; рукава были узкими, тесный воротник подпирал подбородок, кружева были простыми, без всяких украшений.

Она стояла перед высоким зеркалом, уперев руки в бока, откинув голову назад; ее волосы струились по белым плечам. Ее тело стало вдруг высоким, слишком худым и очень хрупким в этом платье, покрытом торжественными складками кружев, тонких как паутина. Она смотрела на себя, как на незнакомую женщину, возникшую откуда-то из глубины веков. И ее глаза показались вдруг очень большими, очень темными и испуганными. Она сняла платье и кинула его в дальний угол шкафа.

Лео пришел домой с Антониной Павловной. На ней было пальто из котикового меха и тюрбан из фиолетового атласа. Ее тяжелые французские духи перекрывали запах квашеной капусты, что шел из комнаты Лавровых.

— Где служанка? — спросил Лео.

— Ей надо было идти. Мы ждали, но ты пришел поздно, Лео.

— Все в порядке. Мы поужинали в ресторане, Тоня и я. Ты не передумала, Кира? Может быть, пойдешь с нами на это открытие?

— Извини, Лео, я не могу. У меня сегодня собрание гидов… И, Лео, ты уверен, что хочешь туда идти? Это — уже третий ночной клуб, который открылся за последние две недели.

— Это — особенный клуб, — сказала Антонина Павловна. — Это — настоящее казино, почти что заграничное. Как в Монте-Карло.

— Лео, — беспомощно вздохнула Кира, — опять будешь играть?

Он засмеялся:

— Почему бы и нет? Не надо переживать из-за нескольких сотен, не так ли, Тоня?

Антонина Павловна улыбнулась, выпятив свой подбородок:

— Конечно, нет. Мы только что ушли от Коко, Кира Александровна. — Она конфиденциально понизила голос. — Послезавтра прибывает новая партия белой муки от Серова. Как этот парень делает деньги! Я ужасно восхищаюсь им!

— Я накину вечерний костюм, — сказал Лео. — Это займет лишь секунду. Отвернитесь, пожалуйста, к окошку, Тоня.

— Конечно, — улыбнулась Антонина Павловна кокетливо, — мне бы не хотелось отворачиваться. Но я обещаю не подглядывать, как бы мне этого ни хотелось.

Она встала у окна, дружески положив руки на плечи Киры.

— Бедный Коко! — вздохнула Антонина Павловна. — Он так много работает. У него сегодня вечером собрание — кружок культпросвета для служащих Пищетреста. Он — заместитель секретаря. Он должен заниматься общественной работой, знаете ли. — Она многозначительно подмигнула. — У него столько собраний, и сессий, и всяких там заседаний. Я бы несомненно завяла от одиночества, если бы наш дорогой Лео не был настолько галантен и время от времени не выводил бы меня на люди.

Кира смотрела на высокую, одетую в черное фигуру Лео. Он был одет в безукоризненный вечерний костюм. Она смотрела на него так, как смотрела на себя, когда была одета в платье из средневековья: так, словно он был человеком из глубины веков, и было странно видеть его стоящим у стола с примусом.

Он взял Антонину Павловну под руку таким жестом, который скорее был уместен для сцены какого-нибудь заграничного фильма, и они ушли. Когда дверь в комнате Лавровых закрылась за ними, Кира услышала, как жена Лаврова прохрюкала: