Мы живые
Шрифт:
Вслед за платьем в огонь последовали черные атласные тапочки, батистовый платочек и кружевная кофточка с белыми ленточками; один из ее рукавов выскользнул из камина и остался лежать на почерневших от сажи кирпичах кладки; нагнувшись, Андрей поднял его и отдал на растерзание пламени.
Среди вещей Андрей обнаружил маленькую игрушку — в стеклянном пузырьке, наполненном красной жидкостью, плавала черная фигурка. Посмотрев на нее, Андрей некоторое время колебался, а затем осторожно опустил ее в тлеющие кружева. Стеклянный пузырек лопнул, и вытекшая из него жидкость зашипела на раскаленных углях, фигурка закатилась в золу.
После
Он стоял у камина, перебирая пальцами тонкую черную пелену нежного, неуловимого, как дым, шелка.
Затем, опустившись на колени, Андрей накрыл пеньюаром огонь. На секунду красные угли потускнели, как будто темное мутное стекло отгородило их от внешнего мира; вдруг под действием невидимого порыва ветра по шелку пробежала рябь; уголок оборки пеньюара загнулся, и тоненький язычок голубого пламени лизнул кромку выреза.
Андрей поднялся. Он смотрел, как раскаленные докрасна нити пронизывают черную пелену ткани, которая вздымалась, закручивалась, сжималась, превращаясь в легкий дым.
Он простоял так долго, гладя на неподвижный черный предмет с мерцающими красными краями, который хоть и потерял свою прозрачность, все еще сохранял форму пеньюара.
Едва Андрей коснулся пелены, она рассыпалась, и в дымоход выпорхнули черные хлопья.
Андрей сидел, положив одну руку на стол, другая находилась у него на колене; его кисти безвольно свисали, десять пальцев, прямые линии которых нарушали только костяшки, были настолько неподвижны, что казалось, будто они застряли в воздухе. На полке тикал старый будильник. Лицо Андрея было мрачным и спокойным. Его глаза выражали смирение и удивление…
Он повернулся, вытащил из ящика стола листок бумаги и написал:
«В моей смерти прошу никого не винить.
Андрей Таганов».
Раздался всего лишь один выстрел, и, поскольку обледеневшая темная мраморная лестница была высокой и выходила в пустой сад, никто не пришел выяснить, что случилось.
XV
На первой полосе «Правды» в черной рамке было напечатано:
Центральный Комитет Всесоюзной Коммунистической партии выражает свою глубокую скорбь в связи со смертью героического борца за дело революции, бывшего красноармейца, члена партии с 1915 года
ТОВАРИЩА АНДРЕЯ ТАГАНОВА
Ниже была еще одна рамка:
Ленинградский Комитет
Всесоюзной Коммунистической партии
с прискорбием сообщает о смерти
ТОВАРИЩА АНДРЕЯ ТАГАНОВА
Похороны состоятся завтра на поле Жертв Революции.
Траурное шествие начнется в десять часов утра от Смольного.
В передовице «Правды» говорилось:
«Еще одно имя пополнило славный список тех, кто отдал свою жизнь за дело революции. Может быть, это имя знакомо не многим, но оно символизирует собой рядовых нашей партии, невоспетых героев наших будней. Прощаясь с товарищем Андреем Тагановым, мы отдаем последнюю дань безвестным воинам армии пролетариата. Товарищ Таганов умер. Он совершил самоубийство под действием нервного срыва, вызванного чрезмерной работой. Его здоровье было подорвано требующей больших сил и времени задачей, которую возложила на него партия. Он принес себя в жертву революции. На такие жертвы идет партия, которая действует не для личного обогащения и славы, как поступают правители капиталистических стран, а с целью возложить на себя самую тяжелую
В кабинете ГПУ начальник с улыбкой, обнажающей десны, сказал Павлу Серову:
— Что же, в конце концов он предоставил нам хорошую возможность устроить играющее нам на руку шумное действо. Ты выступишь со вступительной речью?
— А как же, — подтвердил Серов.
— Не забудь его заслуг перед Красной Армией и все такое прочее. Я надеюсь, что это заткнет рты тем выжившим из ума старым дуракам образца пятого года, которые слишком много говорят о своем дореволюционном членстве в партии и о других вещах, среди которых и дело Коваленского.
— Не беспокойся, — бросил Павел Серов.
Трудящиеся Ленинграда шествовали за красным гробом.
Они двигались в шеренгах, выстроившихся одна за другой, подобно стенам или ступеням бесконечной лестницы, медленный, все возрастающий прилив тел и знамен поглотил Невский, который содрогался от памятника Александру III до Адмиралтейства, когда тысячи ступающих сапог сливались в один единый ритм. Тысячи людей угрюмо шествовали, высоко поднимая багровые знамена в прощальном приветствии.
Мощным оплотом выдвигались красноармейцы: одна за другой проходили шеренги крепких, расправленных плеч, тяжелых, размеренно шагающих сапог, фуражек с кр 1сными звездочками на околышах; над ними трепетало красное полотнище, на котором золотыми буквами было написано:
ВЕЧНАЯ СЛАВА ПАВШЕМУ ТОВАРИЩУ
Рабочие Путиловского завода медленно двигались непрерывными серыми рядами, чьи-то сильные руки держали красное знамя с надписью:
ОН ВЫШЕЛ ИЗ РАБОЧЕЙ СРЕДЫ. ОН ОТДАЛ
СВОЮ ЖИЗНЬ ЗА РАБОЧИХ ВСЕГО МИРА.
ПРОЛЕТАРИАТ ВЫРАЖАЕТ БЛАГОДАРНОСТЬ
ПАВШЕМУ БОРЦУ
Затем следовали студенты Технологического института: множество молодых горячих лиц, печальных глаз, напряженных осанистых тел; на юношах были черные фуражки, на девушках — красные косынки, такие же красные, как и знамя, которое гласило:
СТУДЕНТЫ ТЕХНОЛОГИЧЕСКОГО ИНСТИТУТА
ГОРДЯТСЯ ЖЕРТВОЙ, ПРИНЕСЕННОЙ ЗА ДЕЛО РЕВОЛЮЦИИ
Выстроившись рядами, угрюмо шествовали члены партгруппы Андрея Таганова — аскетичные, как монахи, величественные, как воины, люди в черных кожаных куртках; их гордо поднятый стяг являл собой узкое красное полотнище, на котором черными буквами, такими же резкими и прямыми, как и те, кто его нес, было начертано:
ВСЕСОЮЗНАЯ КОММУНИСТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ
ГОТОВА ОТДАТЬ ЖИЗНЬ КАЖДОГО ЕЕ ЧЛЕНА
ЗА ДЕЛО МИРОВОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Все заводы Ленинграда, все кружки, учреждения, союзы и небольшие ячейки слились в одной артерии великого города в единый серо-черно-красный трехкилометровый поток фуражек, косынок, сапог и знамен, которые в туманной дымке казались кровоточащими ранами. Серые стены Невского, подобно берегам огромного канала, сковывали людские волны, которые, прокатываясь по твердому, как гранит, снегу, исполняли похоронную песнь.