Мягкая посадка
Шрифт:
На собрание набилась вся кафедра и еще пришли с других, так что яблоку негде было упасть. Кого-то погнали за стульями. Поверх голов я разглядел черную, непрерывно двигающуюся макушку Гарьки, он подавал мне знаки, а рядом с ним сидел истуканом Вацек, совсем уже снулый и без цыпы. Моя попытка устроиться у самой двери не увенчалась успехом: там уже успела усесться Хамзеевна, — тогда я, бормоча себе под нос разные слова, проследовал в гущу народа на призывные Гарькины махания — оказывается, он держал для меня место. Повторяя в уме, что лучше плохо сидеть, чем хорошо стоять, я плюхнулся на стул и принялся оглядываться.
Председательствовал Сельсин. Рядом с ним пребывал некий незнакомый тип средних лет и мужественной внешности — не из институтских,
— Ты зачем телефон отключаешь? — спросил Гарька. — Мне обидно, имей в виду. Уже и поговорить не с кем, когда хочется.
— Это ночью-то?
— Врешь, утро было. Ты ведь не спал, ты пожар смотрел. Вот ты мне прямо скажи: можно такое по экрану показывать? Или я чего-то не понимаю?
— А ты не смотри, — посоветовал я. — Страшно, противно — не смотри. Смотри Ксенофонта. А то, тоже мне, соберутся люди: не надо нам, боимся, видеть не хотим, и без того на улицу не выйдешь! Мы-то, мол, выдержим, а вот за других страшно, ломаются люди, не верят никому, в будущее смотрят без оптимизма, так нам бы поменьше этого, тогда по закону обратной связи, глядишь, лучше станет…
Гарька издал змеиный шип.
— Да! — закричал он шепотом. — Боимся! И очень хорошо, что боимся смотреть! Потому что боимся с ума сойти! Ты нам все сразу не показывай, ты нам покажи врага, с которым мы можем справиться, тогда мы начнем что-то делать! Понемногу, понял! И сделаем, будь уверен. Зачем люди придумали лестницу? — чтобы по ступеньке, с одной на другую, шаг за шагом… Вот так и дойдем, если только умники, вроде тебя, не отнимут желание идти…
И этот туда же.
Сельсин встал и призвал к тишине — тотчас в переднем ряду кто-то заперхал и оглушительно раскашлялся, а у двери зашикали на опоздавших. Человек с мужественной внешностью оглядел наши ряды с некоторым недоумением и усмехнулся углом рта.
— Прошу внимания, — сказал Сельсин. — Все собрались? Дионисия Львовича не вижу… Здесь? Да-да, теперь вижу. Итак, я предложил вам собраться здесь главным образом для того, чтобы… — «Чтобы сообщить пренеприятное известие», — мрачно изрек кто-то позади, и над ухом фыркнули. — …чтобы довести до сведения коллектива информацию о некоторых специфических задачах, касающиеся выполнения Государственной Евгенической Программы, — взял Сельсин тоном выше, — сокращенно — ГЕП, прежде всего о новых правах и обязанностях каждого активного члена общества — в особенности об обязанностях, вытекающих из нашей общей ответственности перед будущими поколениями…
Сельсин не устоял на месте и начал ходить взад-вперед. На ходу слова выскакивали из него быстрее. Господи, вдруг подумал я с каким-то обостренным интересом, да он же не хочет говорить, стыдно ему, с великой радостью он залез бы сейчас в самый дальний угол — и молчал бы там, молчал…
— …Предполагалось, что это собрание будет носить сугубо предварительный характер, — говорил Сельсин. — Однако целый ряд обстоятельств последних дней и особенно принятая вчера правительством Государственная Евгеническая Программа с комплексом сопутствующих правовых мер, вступивших в силу, как известно, немедленно, вынуждают нас несколько изменить порядок проведения…
Очевидно, он сам хорошо понимал, насколько изменится порядок проведения. Уже через десять минут на собрании творилось черт знает что и я принимал в этом участие. Сквозь общий гвалт и безобразные выкрики от председательского стола только и доносилось: «…решение временно заморозить ряд конституционных свобод… вынужденная мера, каждый должен осознать
— А теперь позвольте передать слово присутствующему здесь специальному уполномоченному окружной комиссии по реализации ГЕП, — стоически сказал Сельсин и сделал жест в сторону мужественного, — государственному разъяснителю третьего ранга Глебу Ипатьевичу Вустрому. Глеб Ипатьевич, пожалуйста…
Договорить Сельсину все же дали — как я понял, большинство присутствующих интересовалось не столько содержанием вступительной речи, сколько тем, как Сельсин с ней справится. Большинство, по-видимому, было удовлетворено плачевным видом оратора, и когда человек с мужественной внешностью встал и обвел собрание взглядом из-под насупленных бровей, как из амбразуры, было уже сравнительно тихо.
— Как-как? — только и спросил кто-то.
— Вустрый! — объяснили вопрошавшему, и никто даже не прыснул. — Глеб Ипатьевич!
Голова Глеба Ипатьевича медленно провернулась вправо-влево, как перископ изготовившегося к атаке подводного крейсера, выискивающий в неприятельской эскадре достойную цель. Достойные цели, если и присутствовали, то не лезли в глаза. Интересно, чем все это кончится, — отстраненно подумал я, — не сейчас, конечно, сейчас он нас сомнет и раздолбит, а в некотором отдалении? Года, скажем, через три? Вообще хорошо бы подсчитать средний срок действия подобных программ — как раз года три, должно быть? Или уже меньше? И как быть с теми детьми, которые успеют родиться за эти три года во исполнение Государственной Евгенической?.. Четверых на семью, конечно, не будет, но двоих-троих вполне можно ждать. Маленькие такие, под стол ходят, трогательно мурчат, зарываясь щечками в мягкие игрушки, говорить еще не умеют, а им уже с трибуны какая-нибудь морда: извините, мол, ребята, ошибочка вышла, не знаем мы, что с вами делать, не нужны вы, как оказалось, в таком количестве, а виноватых дядей мы наказали и сами, конечно, сознаем свою ответственность, так что вы уж не держите зла, хотя кормить вас нам, прямо скажем, нечем…
— Я не понимаю, почему такая реакция, — медленно начал Глеб Ипатьевич. Голос государственного разъяснителя был глубок и наполнял раскатами все помещение. — Да, правительство приняло ряд мер в соответствии с чрезвычайным положением, имеющимся де-факто. Да, нынешняя чрезвычайная ситуация заведомо требует неотложных и энергичных мер, разве кто-нибудь возражает? Тем не менее я вижу, — и перископ вновь пришел в движение, — определенное противодействие нашим усилиям по спасению человечества — будем наконец называть вещи своими именами — и со стороны кого? Со стороны кого, я хочу спросить? Может быть, люмпенов-дегенератов? Адаптантов, которые, как было установлено на самом высоком уровне, вообще не люди? Или дубоцефалов последнего разбора? Оказывается, нет! Со стороны интеллигенции, на благо которой как лучшей и дееспособнейшей части нашего народа главным образом и направлены принятые меры! Это по меньшей мере странно, чтобы не сказать большего. Человечество как вид давно уже теснимо на всем фронте и неуклонно проигрывает адаптантам, которые вдобавок размножаются куда быстрее, а их самки постоянно беременны. С некоторых пор люди привыкли с преступным небрежением относиться к своей главной социальной миссии: оставить после себя многочисленное и дееспособное потомство. В этих условиях ваши же избранники говорят вам: хватит рассуждать о свободе воли! Хватит, пусть даже это кого-то заденет — общий выигрыш от принятия ГЕП в историческом аспекте перевесит временное ограничение прав человеческой личности!