Мягкая посадка
Шрифт:
Перед неприятным местом, застроенным старыми домами с множеством подворотен, я притормозил, чтобы позвонить Мишке Морозову, — сказал ему, что сейчас заеду, и отключился прежде, чем он успел возразить. С ним так и надо. Затем свернул с набережной и окончательно взял управление на себя — этой дорогой я не пользовался вот уже много месяцев. Когда-то здесь было довольно безопасно, но сейчас всеобщий клич «не зевай!» был куда как кстати. Один раз у перекрестка пришлось как следует врезать по тормозам, чтобы пропустить мимо довольно большую стаю — мотоцикликлистов семьдесят. Они промчались куда-то со страшным ревом и не обратили на меня внимания.
У самого Мишкиного дома чернел еще один горелый остов автомобиля — тут кто-то позаботился оттащить его с трассы на широченную полосу асфальта, прямо к громадному пьедесталу без памятника. Прежде на этом месте была барахолка, теперь что-то никого не было видно, только нерушимо, как могильные плиты, стояли два монументальных транспаранта забытых времен с плохо различимыми лозунгами — зазывающим: «Вкусную еду на ярмарке найду!» — и грозным: «Кто ярмарку не посещает, тот народных традиций не соблюдает!» Гм.
Тоже стихи.
Мишка травил жужелиц. Отворив дверь, он скривился, не очень пытаясь изобразить, будто аэрозольная отрава ему неприятнее, чем я. Я покрутил носом. Воняло не то чтобы очень противно, но довольно крепко.
— Можно войти? — поинтересовался я.
— Зачем? — спросил Мишка. Его рука лежала на дверном косяке, как шлагбаум.
— Есть одно дело.
— Валяй, — поколебавшись, сказал он. — Только недолго.
— Уж будь уверен…
С прошлого раза ничего у Мишки в квартире не изменилось: те же легкие веселенькие шторы, те же измятые случайными пулями стальные жалюзи по ту сторону окон, та же мебель; даже наш старый диван — еще я покупал — был на месте и выглядел плачевно. Мишка ленив к домашним делам. Как еще собрался с духом истребить жужелиц — уму непостижимо.
— Чем травишь? — спросил я, осторожно опускаясь на диван. Этот диван и в лучшие времена не любил фамильярности.
Мишка, хмыкнув, показал флакон. Торговая кличка снадобья мне ни о чем не говорила. Научная, напечатанная ниже в три с половиной строки, — тем более. Из химии я помнил только то, что железо ржавеет, что сероводород вонюч, что существует некая таинственная реакция серебряного зеркала, да еще то, что вода растворяет все, кроме того, что в ней не растворяется.
— А действует? — спросил я.
— На меня — да. — Смахнув со стены оробелую жужелицу, Мишка поймал ее в специальное ведро. — Нет, вроде действует… Совсем осторожности лишились. И бегают неправильно.
— Боком, что ли?
Мишк скосил на меня глаз, и я позаботился придать своей физиономии самый невинный вид. Очень хорошо я знал этот его взгляд и еще со школы усвоил, что за ним обычно следует, как-никак лет семь учился с Мишкой в одном классе. Мишка — транссексуал. Когда-то его звали Катькой Морозовой и не было в школе девчонки более отчаянной и презирающей говорящие куклы «с характером», чем она. Более дерзкого инициатора потасовок и порчи школьного имущества — в том возрасте, когда большинство из нас открыто считало себя педагогическим браком и тем гордилось. Даже в старших классах заигрывать с ней не решались. Когда однажды амбал Котковский, балбес и неукротимый бич всей школы, придумал от большого ума немного потискать ее в углу, каковую операцию не раз и не два проделывал с молоденькими учительницами, он пожалел об этом немедленно и всерьез. Катьку даже судили за нанесение увечий, но, к счастью, оправдали. Адвокат как-то сумел убедить суд в том, что имела место попытка изнасилования.
Усидеть на месте для Мишки было невозможно. К тому же с ранних лет он (тогда еще она, а не он, но это не суть важно) имел счастливое и в общем верное убеждение в том, что самая мощная бетонная стенка не превосходит прочностью самого хилого человеческого лба, — так вот, лоб Мишка имел замечательно прочный. С терпением было хуже. Одно время он учился на заочном филологическом, одновременно успевая заниматься тысячью других дел; был автором шарлатанской статьи о внутривенном откармливании бройлеров; потом представил как соискатель антропонимическую диссертацию (главным образом доказывал, что козел Трофим из «Поднятой целины» поименован Шолоховым в честь Т. Д. Лысенко, — однако диссертацию таки отклонили за неактуальностью); потом занимался еще каким-то прохиндейством, трудился механиком (спал на каком-то насосе в каком-то подвале) и наконец прилип к Главному Диагност-центру — черт его знает зачем, поскольку в медицине он пень, всегда был пнем и до сих пор, наверное, уверен, что саркофаг — это импортное средство для уничтожения саркомы…
Сначала с ней ошиблась природа. Потом ошибся я, потому что не задумался над тем, сколько и каких гормонов вырабатывает Катькин организм. Мне этот организм просто нравился. Она не взяла мою фамилию, когда выходила за меня замуж. После операции она сменила имя, а место жительства и работы менять не стала — ей было плевать.
ЕМУ было плевать — это точнее.
— Я тебя не звал, — напомнил Мишка. — Говори, что нужно, и убирайся. Ко мне прийти должны.
Мишка — кобель. Но разборчивый.
— Опять женщины? — Я покачал головой. — Грустно, Миша, грустно. Растрачиваешь молодые силы. У меня, может быть, обыкновенная ностальгия — чем тебе не нравится? Диван, вижу, тот самый. Приятно посидеть на обломках кораблекрушения. Кстати, ты как сейчас пишешь в анкетах: все еще «замужем»?
— Пишу «семьянин», — хмыкнул Мишка. — Ты за этим и пришел?
Я коротко объяснил ему, зачем я пришел.
— Ага! — сказал он, когда я закончил. — Значит, непременно по форме «А-плюс»?
— Верно. И как можно скорее.
— Не пойдет. — Он покачал головой.
Так я и думал.
— Почему?
— Действуй официально — вот почему. У нас с этим строго.
— Официально — это раз-два и в резерват, — возразил я. — Мне нужно, чтобы было неофициально. Ты, я и она. И чтобы больше ни одна живая душа не узнала.
— Значит, «она»? — ухмыльнулся Мишка. — Ну, естественно. Мог бы сразу догадаться. Не везет тебе с бабами, а? А скажи мне пожалуйста, с какой стати мне решать за тебя твои проблемы? Мне просто интересно.
— Катя, — сказал я умоляюще, — я тебя прошу.
Мишка окрысился:
— Я тебе не Катя…
— Миша, — сказал я. — Послушай, не Катя, а Миша, мне очень нужно, чтобы ты мне помог. Мне некого больше просить. Ты же работаешь в этом центре, Миша! Помоги и требуй от меня что душе угодно. Теплоэлемент хочешь? Ни у кого нет, а у тебя будет. Тридцать киловатт, автономность пять лет с гарантией… Или денег? Миша, ты пойми, ты сейчас посмеешься надо мной, но один раз ты меня пойми: мне Дарья нужна так, как ты никогда нужен не был… не была…