Мягкая посадка
Шрифт:
— Как чашка, — неожиданно сказала Дарья. — Хруп! Я ее рукой…
Я быстренько налил вина в ее рюмку.
— Выпей, малыш…
— С точки зрения социологии интересен именно этот вопрос, — сказал Бойль, внимательно разглядывая Дарью. — Почему до шестидесяти процентов адаптантов проходят через фазу дубоцефальства, до поры до времени никак не проявляя своей видовой сущности, которая напрямую следует из их генотипа? Здесь общественная привычка выручает нас сильнейшим образом, а вместе с ней, конечно, вся система подражательного воспитания. Подумать страшно, сколько раз на протяжении последней сотни лет эту дрессировку клеймили, и справедливо, а оказалось, что в ней заключена внутренняя защита еще не окончательно дегенерировавшего общества, она дает обществу шанс… — Бойль аккуратно отпил из своей рюмки и поставил ее на стол. Все молчали. — Однако воспитание тоже палка о двух концах, — сказал он. — Оно может скрыть от нас самое начало процесса, как скрыло на этот раз. Кто-то, конечно, по роду работы обращал внимание на общее падение цивилизованности, на увеличившийся процент детей с врожденным слабоумием, на рост немотивированной преступности, кое-кто уже тогда пытался бить тревогу, но факт остается фактом: начальный момент был замазан, мы даже не можем с уверенностью сказать, когда и почему все это началось…
— Что ж удивительного, — сказал я, косясь на Бойля. Очень мне не нравилось, как он разглядывал Дарью. Как экспонат какой-то. — Где для тревоги основания? Ну, дебилы… Ну, садисты-выродки, уличные стаи… Бывает. Всегда было. Кого и за что судить? За убеждение, что человечество само по себе очень устойчивая система?
— К воздействию извне — да, конечно, — сказал Бойль.
Спорить с ним не хотелось.
— Знаем, с чего это началось! — бухнул Георгий Юрьевич и, взяв рюмку за ножку, покачал ее в руке. Вид у него был такой, что, мол, ежу ясно, когда и, главное, почему все это началось, вообще удивительно, что живем еще. — Я свое детство хорошо помню, не так все было… Серега, я же тебя просил: коньячку! Вот сюда.
Я налил. И себе тоже.
— Похоже, что подобный казус уже имел место, — сказал Бойль. — Я имею в виду случившееся некогда выделение из центрального ствола человечества боковой линии классических неандертальцев. Между прочим, это выделение подозрительно совпадает по времени с началом последнего большого оледенения, у вас это не вызывает ассоциаций?
— Солнце? — спросил я.
— Возможно. Собственно, это только одна из многих гипотез, но мне она нравится. Во-первых, тем, что она легко объясняет многие особенности физиологии адаптантов: например, их малую чувствительность к боли и холоду, редуцированный инстинкт самосохранения. Просто удивительно, как мало и плохо мы думаем о влиянии Солнца на жизнь человечества, а природа, заметьте, редко упускает случай заполнить экологическую нишу. Ну а во-вторых, эта гипотеза нравится мне тем, что по ней не одно только человечество повинно в создании экологической ниши для адаптантов. Знаете, это как-то приятно, я же все-таки человек…
— За людей! — провозгласил я. — Да здравствует человечество!
— Когда такие слова говоришь, вставать надо, — проворчал Георгий Юрьевич, поднимая рюмку двумя руками. — Треплются тут…
Мы выпили. Георгий Юрьевич крякнул, вытер слезы и с хрустом надкусил яблоко. Бойль допил свою рюмку, и я, пользуясь моментом, тут же налил ему коньяку. Нечего переводить сок лозы, пусть его приканчивает Дарья. Вино легкое. У меня не было никакого желания подставлять под взгляд Бойля Дарью в пьяном естестве.
— А может, они это специально? — сказал я, чтобы что-то сказать. — Ну, не специально, не сознательно то есть, а где-то на уровне инстинктов. Может быть, адаптантами или даже просто дубоцефалами становятся те из нас, кто не может с нами жить, в нашем мире? В одном объеме пространства с нами и на одном временном отрезке? Может, дубоцефальство для них — единственно возможная защита от нас и от нашего мира?
— Это старая безумная гипотеза, — Бойль свернул свои морщины в улыбку. — Было бы просто замечательно, если бы все безумные гипотезы оказывались верными. Кроме того, она абсолютно бесполезна для практики, подобно всем другим поэтическим изыскам. Есть, например, такая гипотеза: природа-де изначально закладывает в каждый биологический вид генетическую бомбу замедленного действия, которая выраба… срабатывает, когда вид начинает создавать угрозу существованию самой природы. Оставьте. Раньше мы не знали, как и почему возникают новые биологические виды. Теперь знаем. Нам в некотором роде повезло: процесс идет прямо на наших глазах, региональные различия заключаются лишь в деталях. Я же объяснял вам, что такое подавляющая часть дубоцефалов.
— Шлак эволюции, — мрачно сказал я и не удержался — взглянул на Дарью.
Она сидела в кресле перед столом, закинув ногу за ногу, сидела почти так, как умела сидеть когда-то, и только летаргическая неподвижность лица делала ее позу скованной. Статуя… Вряд ли она слышала наш разговор. На миг у меня возникло чувство, что она думает о чем-то своем, очень важном, но вот сейчас она додумает, встряхнется, пихнет меня в бок и скажет: «Самойло, ты чего кислый?..» И лицо ее снова оживет. Нормальное лицо, загорелое даже…
Я изо всех сил постарался не зажмуриться.
— Это когда-нибудь кончится…
— Почему вы так думаете? — спросил Бойль.
— Потому что это не может продолжаться, — неуверенно сказал я. — Потому что это должно когда-нибудь кончиться.
— Вы правы, — ответил Бойль, помолчав. — Это когда-нибудь кончится, если, конечно, вы имеете в виду вопрос: кто кого. Я даже не сомневаюсь, что это кончится довольно скоро, поверьте пожилому человеку. Дело только в том, что мы не знаем, чем все это кончится.
— Это ты правильно, — сказал Георгий Юрьевич. Он уронил огрызок яблока на стол и сидел пригорюнившись. — Никто, хрен, не знает. Помню же: не так было… Жуть до чего дожили, я уж на улицу и не выхожу, еду внук привозит, такие дела. Ты вот приехал, браток, спасибо тебе, хоть ты и не наш, а то, бывает, и посидеть не с кем, во всем доме две квартиры с людьми. И пособие опять урезали, — пожаловался он, — а я инвалид, мне положено в полном объеме… Выпьем?
— Вы бы поосторожней, — предостерег я. — Все-таки после приступа. И печень у вас…
— А тебе какое дело?
— Да, собственно, никакого, — я пожал плечами. — Будете потом хвататься за организм при одном только виде бутылки. Или закуски. Любой. Творогом, как известно, не закусывают.
— Что бы понимал… — обиделся сосед и тут же в подробностях рассказал о том, как в девяносто девятом в окопах под Гдовом пил с друзьями очищенный БФ с простоквашей — и хоть бы хны…
Мы чокнулись. Георгий Юрьевич предпринял было поползновение растормошить Дарью, но я помешал. Пусть сидит. Бойль вылил в рот содержимое рюмки, как воду, не выразив на лице абсолютно ничего. По-моему, он тоже был бы способен выпить очищенный клей, если бы возникла такая необходимость.
— Кстати, — сказал Бойль, — я говорил вам о том, что у адаптантов аномально низкая чувствительность к спиртному? Нет? Представьте, это выяснилось совсем недавно. Оказывается, это им и не нужно: их щитовидка непрерывно выделяет вещество, заменяющее алкоголь. Они как бы пьяны сами собой, особенно в момент между действием раздражающего фактора и ответной агрессией. Возможно, в каком-то смысле они счастливее нас с вами.
— Ну, хватил, брат! — сказал Георгий Юрьевич и стал вытирать слезы. — С такими-то рожами…