Мясной Бор
Шрифт:
Пока Сталин просматривал наградные представления, он допил чай и велел Поскребышеву принести еще. Скоро явится Василевский с бумагами… Видеть его Верховному не хотелось, ничего приятного попович сказать не может. Да, помощнички у товарища Сталина никуда не годятся, разве можно с ними по-настоящему воевать с фашистскими наглецами и тем более выиграть войну. Один Мехлис чего стоит: просрал Крым фашистам. Но Мехлиса расстреливать товарищ Сталин не захотел. Если всех расстреливать, с кем тогда ему бить немецко-фашистских оккупантов?! Всё хотят свалить на товарища Сталина, и войну тоже…
С Мехлиса он снял по два ромба и понизил в должности. Для самолюбивого Льва этого хватит. Человек он лично преданный Верховному, еще поработает на общее дело. И Главпур у него товарищ Сталин отобрал, поручил его заботам Щербакова. Саша тоже лично предан. Хотя и закладывает иногда лишнее за воротник, но кто из нас без греха, в кого бросим камень?
— Василевского сегодня на полчаса позднее, — распорядился Сталин. — Поработаю там…
Это означало, что он отдохнет в задней комнате, где располагался его второй кабинет, туда никто, кроме прислуги, не допускался.
Вчера Василевский, который вместо заболевшего Шапошникова руководил Генштабом, сообщил Верховному о том, что противник отрезал 2-ю ударную и отдельные части двух других армий. Войска Волховской группировки теперь сражаются в отрыве от основных сил фронта.
— А что же генерал Хозин? — спросил Сталин.
— Готовит одновременные удары с запада и востока, — ответил Александр Михайлович.
— Генерала Власова надо выручать, — наставительно произнес Сталин. — Мы не можем рисковать такими полководцами. Что с Ефремовым? Узнали, почему фашисты хоронили советского генерала с оркестром?
— Версия пока одна: из уважения к мужеству противника, — пожал плечами Василевский.
— Какое уважение к врагу? Что за толстовские проповеди, понимаешь? Вы забыли, что являетесь военным человеком, товарищ Василевский, а не каким-нибудь духобором. Врага надо не уважать, а уничтожать! И если оккупанты хоронят коммуниста Ефремова с отданием воинских почестей, значит, в чем-то считают его своим. Иного быть не может, товарищ Василевский! Хорошо, с этим разберется Лаврентий Павлович, он сделает это профессионально. Что еще?
— Манштейн штурмует Севастополь…
Сталин не знал, что Гитлер находится сейчас в группе армий «Юг», на месте выясняет возможности вермахта для развертывания операций «Волчанск» и «Изюм». Верховный по-прежнему находился в плену версии о грядущем наступлении группы армий «Центр» на Москву. Он спросил Василевского о судьбе окруженного кавкорпуса Белова. Новости были неутешительными, они отовсюду были такими…
В задней комнате, куда Сталин удалился со стаканом чая в руке, он подошел к сейфу и достал оттуда Ветхий Завет, добротное издание на русском языке с рисунками Гюстава Доре.
Вождь никогда не обращался к образам и примерам из иудейской и христианской мифологии, не цитировал Библию ни в выступлениях, ни в статьях. Сталин не хотел напоминать людям о том, что получил пусть и незаконченное, но духовное образование. Но оставаясь наедине с самим собой, любил рассматривать картинки, исполненные пером гениального рисовальщика, прочитывая порою тот или иной сюжет, пару-тройку крылатых, наполненных сокровенным и потаенным смыслом выражений.
Например, вождю очень нравилось место в Нагорной проповеди, где Иисус Христос произносит, обращаясь к ученикам: «Не думайте, что я пришел ниспровергнуть закон или пророков: я пришел не ниспровергнуть, но исполнить. Истинно говорю вам, пока не прейдет небо и земля, ни одна йота или одна черта не перейдет из закона, пока все не свершится». Как были бы к месту эти слова в те времена, когда товарищу Сталину приходилось отбивать нападки тех, кто, надев на себя двойную личину, пытался помешать ему, вождю советского народа, в утверждении в стране социализма! Но цитировать Христа всенародно было бы политически неверным, вождя-атеиста неправильно бы понял народ.
Сегодня Сталин раскрыл Библию на Книге Руфи, занимавшей в ветхозаветном разделе Писаний особое место. Увидев знакомые страницы, Сталин вздохнул, ибо ему показалось многозначительным случайное совпадение с теми мыслями, какие пришли незадолго. И вождь прочитал: «Не проси меня покинуть тебя, чтобы возвратиться от тебя, ибо куда ты пойдешь, я пойду, и где ты будешь жить, я буду, твой народ — мой народ, и твой бог — мой бог! Где ты умрешь, я умру, и там буду похоронена. Так пусть сделает Яхве мне и так добавит, что только смерть разлучит нас».
Жестокий смысл этих слов вновь вывел вождя из душевного равновесия. Он принялся прихлебывать горячий еще чай мелкими глотками и, прикрыв набрякшими веками желтые с крапинками тигриные глаза, постепенно вытеснял из сознания запоздалое сожаление о том, что рядом с ним нет такой женщины, как библейская Руфь.
Это давалось ему нелегко. Товарищ Сталин должен и может отказаться от любимой. Иосиф Джугашвили — нет.
Орден Красного Знамени комиссар Лебедев получил 22 июля, через месяц после начала войны. Он встретил ее секретарем парткомиссий политотдела армии, которой командовал генерал Курочкин, и показал себя настоящим воином в кровавой неразберихе тех дней. Когда армия оказалась под Смоленском в тяжелейшем положении, а на переправе через Днепр, где скопилось множество техники, при налете «юнкерсов» возникла паника, Лебедев под разрывами бомб бросился к мосту и железной рукой навел порядок. Попав в окружение, сколотил боевой отряд из разрозненных бойцов и командиров и вывел к своим более трехсот человек. В сентябре бросили Лебедева военкомом управления тыла, но в этом качестве он пробыл недолго. В октябре Николай Алексеевич был уже в 52-й армии генерала Клыкова на посту комиссара армейского тыла. Заведование, прямо скажем, не из легких. А когда на все, от продуктов питания до снарядов, крайняя нехватка, то хлопотливее работы на фронте вообще не сыскать.
Но и в таких условиях Лебедев ухитрялся добиваться четкого взаимодействия тыловых частей, без успешной деятельности которых невозможен боевой успех. Так Николай Алексеевич и провоевал до мая сорок второго. Когда же генерал Хозин принял решение об отводе 2-й ударной на волховский плацдарм, член Военного совета фронта Запорожец вызвал Лебедева в штаб.
— Поедешь во Вторую ударную, — сказал он, — будешь там Власову с Зуевым помогать. Армия голодает. Боеприпасы на исходе. Мы приняли решение укрепить их тобой.
— Может быть, лучше армию укрепить боеприпасами и продуктами? — осторожно подсказал Лебедев. — Наладить снабжение с этой стороны, решить транспортную проблему…
— Много разговариваешь, Лебедев, — проворчал Александр Иванович. — Разве ты забыл, что кадры решают все? Вот мы тебя и того, значит… Как лучшего комиссара тыловой службы направляем на горячий участок.
Снова не сдержался Лебедев, когда Запорожец сказал:
— Там для тебя два мешка листовок приготовили. Возьмешь в самолет для раздачи бойцам.