Мясной рулет. Встречи с животными
Шрифт:
С самыми мрачными предчувствиями я подошел к яме. Зрители столпились вокруг, радостно щебеча в предчувствии развлечения. Я обвязался веревкой вокруг талии, затянул узел, который, как я вскоре убедился, оказался скользящим, и подполз к краю ямы. Мой спуск ничем не напоминал воздушный полет грациозной феи в пантомиме: обрывистые края ямы были настолько ненадежны, что каждый раз, когда я пытался найти опору для ног, вниз обрушивались громадные комья, и потревоженные змеи разражались злобным шипением. Приходилось висеть в воздухе, пока мои помощники не торопясь спускали меня все ниже, а скользящий узел все туже затягивался у меня на талии. Наконец, увидев, что до дна осталось не больше ярда, я крикнул наверх, чтобы меня больше не опускали — надо было осмотреть место, куда предстояло приземлиться, чтобы не угодить ногой на змею. Внимательно всматриваясь, я нашел местечко, свободное от пресмыкающихся, и крикнул «спускайте!» недрогнувшим, как мне казалось, голосом. В ту же минуту произошло еще два события: я уронил один из позаимствованных башмаков, а лампа, которую никто не догадался подкачать, «сдохла» и превратилась в слабо светящееся пятно, вроде толстой тлеющей сигары. Именно в тот роковой момент я коснулся земли босой ступней — и натерпелся такого страху, какого не испытывал ни до, ни после.
Окаменев и обливаясь потом, я стоял и ждал, пока лампу вытащат наверх, подкачают и снова опустят вниз. Никогда еще я так не радовался скромной керосиновой лампе! Когда яму вновь озарил яркий свет, я несколько приободрился. Потом нашел башмак и сунул в него ногу, что придало мне смелости. Я покрепче сжал палку в мокрой руке и двинулся на ближайшую змею. Прижал ее к земле раздвоенной рогулькой на конце палки, взял за шею и сунул в мешок. Эта работа была для меня привычной и опасности не представляет, если соблюдать осторожность. Главное — прижать голову змеи рогулькой к земле, потом покрепче ухватить ее за шею и бросить в мешок. Меня беспокоило другое: пока я поглощен возней с одной змеей, все остальные, извиваясь, с дикой скоростью ползают вокруг, и мне надо держать ухо востро, чтобы какая-нибудь не обошла меня с тыла и не попалась мне под ногу. Змеи были изумительно расцвечены: в коричневых, серебряных, розовых и кремовых разводах, они, как только застывали, становились практически невидимыми, сливаясь с фоном. Когда я прижимал змею к земле, она начинала шипеть, как кипящий чайник, а все остальные вторили ей стройным, но в высшей степени неприятным хором.
Один из самых жутких моментов наступил, когда я наклонился поднять очередную змею и услышал громкое шипение над самым ухом: я весь похолодел от ужаса. Разогнувшись, уперся взглядом прямо в бешеные серебряные глаза — до них было не больше фута. После долгих манипуляций мне удалось каким-то жонглерским приемом сбросить змею на дно и придавить своей рогулькой. Честно говоря, змеи боялись меня нисколько не меньше, чем я их, и старались убраться подальше. Только прижатые в угол, они бросались в бой, яростно кусая палку, натыкались на медную рогульку и отскакивали от нее с приятным и ободряющим стуком. Однако одна из них, как видно более опытная, не стала сражаться с металлической вилкой и впилась в дерево. Змееныш вцепился в палку мертвой бульдожьей хваткой и не разжал пасть даже тогда, когда я поднял палку и он оказался висящим в воздухе. Мне пришлось встряхнуть палку изо всех сил, только тогда змея оторвалась, мелькнула в воздухе, стукнулась о стенку и шлепнулась на дно, исходя свирепым шипением. Когда же я снова сунул ей под нос палку, она наотрез отказалась ее кусать, и я без труда изловил ее.
Я продержался в яме около получаса и поймал за это время двенадцать габонских гадюк, но, хотя я и не был уверен, что переловил их всех, мне показалось, что оставаться там дольше — значит искушать судьбу. Мои спутники извлекли меня из ямы — грязного, разгоряченного и обливающегося потом, но в одной руке я победоносно сжимал мешок с громко шипящими гадюками.
— Ну, что? — торжествующе спросил мой приятель, пока я отдувался и приходил в себя. — Не говорил я, что достану для вас несколько редких экземпляров, а?
Я только кивнул; после всего пережитого у меня слова не шли с языка. Я уселся прямо на землю и закурил сигарету — предел моих мечтаний, стараясь унять дрожь в руках. Когда опасность уже миновала, до меня впервые дошло, какую неслыханную глупость я совершил, согласившись спуститься в змеиный ров, и, кроме того, какое это чудо, что я выбрался оттуда живым. Я дал себе слово, что на очередной вопрос: «Опасно ли ловить животных?» — я отвечу: «Опасность прямо пропорциональна собственной глупости». Немного придя в себя, я осмотрелся и увидел, что одного зрителя не хватает.
— А куда подевался ваш брат? — спросил я своего друга.
— Да ну его, — с легким презрением откликнулся тот. — Не смог выдержать
— говорит, ему от этого плохо стало. Вон он, поджидает в сторонке. Но вы его простите великодушно: кишка у него тонка. Да уж, надо быть настоящим мужчиной, чтобы смотреть, как вы торчите в этом змеином рву среди проклятых тварей.
Себастьян
Не так давно я провел несколько месяцев в Аргентине — там-то я и повстречал Себастьяна. Себастьян был гаучо — в Южной Америке это то же самое, что ковбой в Северной. Гаучо, как и ковбои, в наше время встречаются все реже, потому что большинство поместий в Аргентине встали на путь механизации.
Я оказался в Аргентине по двум причинам: во-первых, мне нужно было наловить как можно больше живых диких животных для английских зоопарков, а во-вторых, я хотел снять для кино этих животных в естественной обстановке. У одного из моих друзей было обширное поместье — эстансия — милях в семидесяти от Буэнос-Айреса, в местности, которая славилась изобилием диких животных, и я, ни минуты не колеблясь, принял его приглашение погостить недели две. К сожалению, когда настала пора выезжать, у моего друга оказались неотложные дела, и времени у него оставалось в обрез: только чтобы встретить меня на эстансии, устроить и срочно возвращаться в город. Он встретил меня на захолустной железнодорожной станции и, пока мы тряслись в двуколке по пыльной дороге, уверил меня, что все подготовил к моему приезду.
— Я вас поручаю Себастьяну, — сказал он. — Можете не беспокоиться — все будет в порядке.
— А кто такой Себастьян? — спросил я.
— Здешний гаучо, — неопределенно ответил мой друг. — Если он чего-нибудь не знает о местных животных, значит, этого и знать не стоит. В мое отсутствие он будет за хозяина, обращайтесь к нему, что бы вам ни понадобилось.
После ленча на веранде большого дома мой хозяин сказал, что пора познакомить меня с Себастьяном; мы сели верхом и поехали по бескрайним просторам золотых трав, переливающихся под лучами солнца, потом через заросли гигантских колючих растений, скрывавших с головой всадника на лошади. Примерно через полчаса мы подъехали к эвкалиптовой рощице; за деревьями виднелся приземистый, длинный побеленный дом. Громадный старый пес, растянувшийся на прогретой солнцем пыльной земле, поднял голову и лениво гавкнул, а потом снова задремал. Мы спешились и привязали лошадей.
— Себастьян построил этот дом своими руками, — сказал мой друг. — Думаю, он за домом, отдыхает — сиеста.
Мы обошли дом, увидели необъятных размеров гамак, привязанный к двум стройным эвкалиптам, а в гамаке лежал Себастьян.
Мне поначалу показалось, что передо мной сказочный гном. Впоследствии я узнал, что его рост около пяти футов двух дюймов, но в складке великанского гамака Себастьян казался совсем маленьким. Его необыкновенно длинные, могучие руки свисали по обе стороны гамака — загорелые до яркого тона красного дерева, покрытые легкой дымкой совершенно белых волос. Лица не было видно: его скрывала надвинутая черная шляпа; она ритмично приподнималась и опускалась в такт длительным руладам такого мощного храпа, какого мне не приходилось еще никогда слышать. Мой друг схватил болтавшуюся руку Себастьяна и изо всех сил потянул, одновременно наклонившись к самому его уху и оглушительно окликнув спящего:
— Себастьян! Себастьян! Просыпайся, к тебе гости! Уснет — не добудишься, — объяснил он мне. — Берите-ка за другую руку, вытряхнем его из гамака.
Я ухватился за другую руку, и мы совместными усилиями усадили Себастьяна в гамаке. Черная шляпа скатилась, открыв круглое коричневое лицо с полными щеками, которое было четко разделено на три части громадными закрученными усищами, вызолоченными никотином, и парой белоснежных бровей, загибавшихся вверх, как козлиные рожки. Мой друг сграбастал его за плечи и принялся трясти, окликая по имени, как вдруг под белыми бровями открылась пара плутовских черных глаз, и Себастьян сонно воззрился на нас. Узнав моего друга, он с ревом раненого зверя выскочил из гамака.