Мясо
Шрифт:
– Поеду на соль.
Миша с Леной его не слышат, Катя – не понимает, лишь удивленно задирает брови. Макс отходит от костра, в холодную ясную ночь. Его охватывает озноб, в животе снова урчит, будто и не ел только что. Серко дремлет у березы; он едва не падает, когда Макс с размаху затягивает подпругу.
Макс возвращается в избушку только для того, чтобы достать из-под нар увесистый сверток. Под старой байковой рубашкой угадывается железо. Макс оборачивает его плащом, привязывает к седлу и вновь едет в сторону Каралока, однако вскоре сворачивает в неприметный лог, густо заросшем черемухой и пихтой.
Через полчаса он останавливается на краю небольшой поляны, у вытоптанного в пыль клочка земли. Серко опускает голову, и Макс, шепотом ругнувшись, одергивает его поводом. В дырявой пластиковой бутыли, подвешенной на вытянутой над пятачком ветке, соли осталось на самом донышке. Макс, не спешиваясь, опорожняет туда прихваченную из дома пачку и переезжает поляну. Поставив Серко в черемухе, отвязывает сверток. Разворачивает рубашку, стараясь не звякнуть металлом. Собирает карабин и, вернувшись к границе кустарника, усаживается поудобнее, готовый ждать.
Постепенно он задремывает. За спиной раздается легкий шелест, и на плечи ложатся нежные женские руки. Макс пытается обернуться, чтобы разглядеть девушку, но она только крепче прижимается теплой грудью к его спине. Горячие губы щекочут ухо. «Мясо», – шепчет она; Макс улыбается, успокаивающе похлопывает ее по руке. «Мясо», – она уже не просит, она требует. Макс перестает улыбаться. Его охватывает смесь стыда и злости; он скидывает руку с плеча и пытается повернуться, но девушка с силой вцепляется в него. Даже сквозь куртку чувствуется, какие острые у нее ноготки.
– Мммяяяясо!
Макс просыпается, отмахивается от ветки, царапающей шею, и замирает. На светлеющей в рассветных сумерках поляне виднеется смутная тень. Туман оседающей росы искажает размеры, и Макс даже не может разобрать, косуля это или марал. Не медведь – слышны глухие удары, когда зверь роет просоленную землю копытом. Макс, не дыша, поднимает карабин и прицеливается в серый силуэт.
Грохот выстрела сменяют истошные вопли кедровок. Зверь дергается и слепо бросается к зарослям, – теперь видно, что это молодой марал. Через несколько прыжков он заваливается на бок; Макс выскакивает из укрытия, на бегу вытаскивая нож. Зайдя со спины, запрокидывает тяжелую звериную голову. Олень дергается, пытаясь встать, и Макс торопливо перерезает ему горло. От горячего запаха крови кружится голова.
Макс волоком затаскивает в комнату арчимаки – по дощатому полу тянется липкий коричневатый след.
– Мясо тут… в холодильник тебе положу, хорошо? Ну и сама бери…
– Какой ты молодец, – говорит Лена. – Туристы как раз вчера спрашивали…
Макс вяло кивает, валится на диван перед телевизором. Какой-то боевик: кассета старая и затертая, и приходится внимательно всматриваться в дрожащее изображение, чтобы разобрать хоть что-нибудь. Женщина с роскошным телом ловко орудует ножом и вилкой. «Красивая баба», – комментирует Макс в пространство. Женщина на экране сменяет вилку на автомат. Белоснежные рубашки злодеев взрываются кровавыми фонтанчиками, и женщина улыбается.
– Маралятина от уксуса задубеет! – Лена сует в руки туристу трехлитровую банку. – Это простокваша, ею маринуйте… Макс, иди займись уже, чего сидишь!
Он привстает, кидает прощальный взгляд на экран. В разгаре очередное рубилово, и Макс ненадолго подвисает, зачаровано следя за дракой, но, вспомнив о Кате, выходит.
Она сидит у костра, на коленках – обломок доски с кое-как накромсанным луком. Услышав шаги Макса, поднимает заплаканное и счастливое лицо. Улыбка ничего не обещает, но при мысли об уже близкой ночи Максу становится тепло. Катя шмыгает носом, тянется утереть слезы, но останавливается.
– Нож-то тупой, – говорит Макс, расстегивая ножны – На, мой возьми… не порежься только.
Катя осторожно берет нож обеими руками, проводит пальцем по гладкому лезвию.
– Смотри не порежься, – повторяет Макс. – Жрать охота, – он заглядывает под крышку кастрюли – первая порция уже замаринована. В нос бьет запах мяса, пересыпанного луком и залитого простоквашей. Макс пальцами вытаскивает кусок, отправляет в рот. Еще один протягивает Кате:
– Попробуй!
– Фе, – она морщит носик. – Лучше нормальных шашлыков подожду.
– Ну как хочешь, – Макс запрокидывает голову, ловит ошметки мяса широко раскрытом ртом. – Эх, не то, – говорит он с набитым ртом. – Вот когда совсем свежее, горячее еще, с кровью… Ты его кусаешь, а она по подбородку течет…
По лицу девушки пробегает тоскливо-мечтательная гримаска и тут же сменяется испуганным недоумением.
– Ты шутишь? – Катя хмурится и отдвигается, тревожно глядя на жующего Макса.
– Мы здесь совсем дикие, не знала? – Макс подмигивает, и она улыбается, но в глазах еще тлеет смятение. Несколько туристов вслед за Максом берут по сырому куску из ведра, и Катя не может понять, кому из них и правда нравится едва замариновавшееся мясо, а кто просто выпендривается.
Угли становятся ярче, голоса – громче. Миша, не замолкая ни на минуту, наполняет водкой эмалированную кружку, запускает по кругу. Макс молча ухмыляется, передает шампуры, истекающие соком. Катя зубами срывает кусок маралятины с шампура.
– Мммяяааасо, – низким голосом тянет она, дурашливо закатывая глаза. Макс вздрагивает, но только крепче прижимает ее к себе. Катя широко улыбается, показывая белые, крепкие зубы. – Здорово так, – она проводит ноготком по его шее, слегка отворачивается, кося из-под челки. Вокруг костра сгущается темнота, превращая людей в неважные, дрожащие тени. Остается лишь отблески огня на бледном Катином лице, теплое присутствие, жар у щеки, мягкий изгиб под рукой. Макс целует лоснящиеся от маральего жира губы.
Жалобно ржет Серко.
– Приехал кто? – настораживается Миша. Макс прислушивается, качает головой, и инструктор вновь поворачивается к туристам. – Еще вопросы есть? – с деланной строгостью спрашивает он.
Одна из девушек со смущенной улыбкой подается вперед.
– Скажите, а здесь есть какие-нибудь… – она шевелит пальцами, – местные легенды? Или случаи какие-нибудь…
– Что, попугать вас? – усмехается Миша.
Макс с усталым стоном закатывает глаза.
– Нет здесь ничего, – говорит он громко, – сплошное вранье!