Мясо
Шрифт:
Свет дюжины стоваттных ламп заливал маленькую комнатку с тщательно выровненными и выбеленными стенами, с парой стеклянных витрин, стеллажом, хромированным столиком, накрытым простынёй и большим платяным шкафом. Артур прикрыл рукой глаза, и его сапоги скрипнули на свеженьком жёлтом линолеуме.
Человек, склонившийся над столом, обернулся. Был он очень высок и худ, в белом халате прямо на военную форму и с марлевой повязкой на лице. Приветственно взмахнув рукой, он вновь вернулся к своему занятию. Артур запер дверь и подошёл ближе.
Обнажённый по пояс рядовой Бакотов сидел на табурете, выложив на белоснежную материю свою левую руку.
— Всё, Артура, хана. Дымов говорить, отымут…
Высокий человек в халате издал еле слышный смешок.
— Раз говорит, значит отнимут, — сказал Артур истекающему потом солдату.
Бакотов затравленно огляделся, и губы его затряслись.
— Ладно, — потёр руки Дымов. — Давай-ка посмотрим, что у нас там…
И натянул резиновые перчатки.
— … Таак… Местная гнойная инфекция… Закрытый морфологический субстрат без абсцессов… Когда ты говоришь, нитку вшил? Три дня назад? Ага. А опухать начало быстро? Часов, значит, шестнадцать… Значит, у нас здесь грамоотрицательные штаммы… Так, тут у нас гнойные затёки в области кисти, пассивное распространение гноя по тканевым щелям… Давай-ка мы тебе температуру измерим. Ну-ка, ручонку приподними, воот, локоточек согни… Хорошо…
Дымов выпрямился.
— Вот, полюбуйся, Артур. Случай, достойный пера Шекспира. Любовь к простой сельской девушке подвигает нашего героя, посредственного во всех отношениях солдата Николая Бакотова, на поступок, по глупости своей граничащий разве что с рытьём Каракумского канала или поворотом рек Сибири вспять.
Он вздохнул и покачал головой.
— Давай, герой. Расскажи Артуру свою незадачливую историю.
Бакотов оттёр рукой пот со лба.
— Дык я… я Свинолуповский, а она шваль за Гомель ёма ханурика отродясь. А он ведь выхлестыш, я ведь знаю его. Дык коровам хвосты крутять. А она и пишеть, я, мол, не чугунная, тебя дожидась, а я, чаго отвечать, не знамо. Ну, всё, думаю, хана. Тут мне Михась, москаль грёбаный, говорить, нитку, говорить, меж зубов пошоркай и в руку вшей. Враз комиссуют. Ну, я и вшил. Глыбко вшил, для пущей верности. А оно намедни ещё не так чтобы, а вчорась как сдоба вспухла, ёптэ…
А москаль мне, нитку, говорить, найдуть, посодють за вредительство члена, в смысле уклонения. Ну, я ему здоровой и заехал в дышло… Вот, теперь на Дымова одна надежда… Поможешь, Серёг?
Дымов вытащил термометр. Взглянул на него и покачал головой.
— Тридцать семь и два. Слабенько боремся.
Он повернулся к Артуру.
— Вот так вот, мой друг. Солдаты гибнут не от ран. Солдаты гибнут из-за плохого питания.
Он принялся ощупывать опухоль.
— …Здесь у нас на незатронутые структуры флегмонка наползает… Нет ни свищей, ни абсцессов. Странно… Хотя, конечно, четвёртый день… Токсико-резорбтивная лихорадка…
Дымов вгляделся в покрытое каплями пота лицо. Дотронулся до трясущейся здоровой руки.
— …Отсутствует. Хотя гнойный процесс тяжёлый, с высокой резорбцией… Перестань трястись… Встань и стяни штаны… Стяни штаны, говорю…
— Ты это чего?! Чего это ты?!
— Давай, дружок, мне тебя осмотреть надо. Таак. А теперь трусы.
— Ну уж нет! Это уж…
Дымов рывком стянул с солдата трусы.
— Так, теперь подбери-ка своё хозяйство…
— Поди, больно будеть, — пропел Бакотов. Бледные губы его тряслись.
— Нет, больно не будет, — Дымов достал из шкафа новенький автоклав.
Артур подошёл к маленькому, прилепившемуся к стене умывальничку. Тщательно вымыл руки. Обработал их голубоватой жидкостью из стоящего тут же флакончика.
— Халат в платяном шкафу возьми, — сказал Дымов и принялся выкладывать на стол инструменты.
Артур надел халат. Подошёл к столу и натянул резиновые перчатки.
— Вон ту ванночку возьми, — Дымов вытянул руку с затянутыми в резину пальцами. — Нет, лучше то ведро.
И взял со стола скальпель.
Держа на весу ведро, Артур смотрел, как Дымов обколол распухшую руку новокаином, как выбрил мягкие светлые волосы от кисти до сгиба локтя, как вжал лезвие скальпеля в натянувшуюся кожу. Потом его стошнило и он отвернулся. Повернулся, лишь когда Дымов крикнул:
— Держи ровнее ведро, на пол льётся.
И тут же снова отвернулся.
Минут через десять Бакотов жалобно произнёс:
— Таперича шибко больно.
— Ничего, — успокоил его Дымов. — Осталось совсем чуть-чуть. Артур, убери ведро. Оставь его у входа и принеси ванночку.
Стараясь не разглядывать содержимое, Артур поставил ведро у двери. Взял с полки ванночку и, лишь опуская её на стол, впервые посмел окинуть его поверхность взглядом.
Он увидел грязные тампоны и тряпки на побуревшей от нечистой крови простыне, тёмное месиво между двумя лоскутами чудовищно растянутой кожи и еле успел добежать до раковины.
— Усечь кожу я тебе сам не смогу, — сказал тем временем Дымов. — Я тебе её пока так задренирую…
Бакотов застонал.
— Сейчас, потерпи дружок, тут у тебя ещё некротические ткани остались… Чёрт, химопсина бы. У меня здесь никаких ферментов, один фурацилин и антибиотики. Артур, возьми в шкафу фурацилин с перекисью. И достань пенициллин с ампициллином. Придётся вводить и стафило- и стрептофаги. Я здесь даже раневую микрофлору высеять не смогу… Сейчас, дружок, сейчас. Артур, поменяй перчатки и приготовь марлевый дренаж. Хорошо… Нет, этого мало. И посмотри, сколько осталось стерильной марли. Дренаж надо будет менять четыре раза в сутки.
Артур застыл у раскрытой двери шкафа. Сказал, не поворачиваясь:
— Это невозможно.
— Что не возможно, — рассеянно, спросил Дымов.
— Тебе что, никто ничего не сказал?
— А что мне должны были сказать?
— Мы с тобой завтра на семнадцатый пост заступаем.
Артур подошёл к столу с запечатанной пачкой марли. Положил. Стянул старые перчатки и принялся натягивать новые.
— С каких это пор пожарники караулы мочат?
— Полбатальона в госпитале с отравлением лежит.