Мятеж на «Эльсиноре»
Шрифт:
«The Mutiny Of The Elsinore» by Jack London
Вступительные материалы Р. Трифонова и Е. Якименко
Факты, даты, цитаты
В письме к молодому писателю Клодсли Джонсу в ответ на просьбу выслать фотографию, 1899 г.
В январе мне стукнуло двадцать три. Рост без обуви пять футов семь-восемь дюймов – морская жизнь подкоротила меня. В настоящее время вес 168 фунтов, но легко увеличивается до 180, когда живу на свежем воздухе и обхожусь без удобств. Чисто выбрит, иногда отпускаю светлые
Из письма к первой возлюбленной Мэйбл Эпплгарт
Я родился в бедной семье, часто бедствовал и нередко голодал. Я никогда не знал, что значит иметь собственные игрушки. Насколько я помню себя с раннего детства, нищета сопутствовала нам всегда. Рубашку, купленную в магазине, я в первый раз надел, когда мне было восемь лет.
Только тот, кто голодал, может оценить по-настоящему пищу, только те, кто путешествовал на море или в пустыне, могут оценить питьевую воду, и только ребенок, одаренный богатой фантазией, может оценить те вещи, которых он был лишен в детстве.
В 1897 году Джек отправился в Клондайк (Аляска) на золотые прииски. Впечатления от проведенной на Аляске зимы стали основой многих его произведений.
В Клондайке я нашел себя, там все молчат. Все думают. Там у вас вырабатывается правильный взгляд на жизнь. Сформировалось и мое миросозерцание.
Из статьи «Как я стал социалистом», 1905 г.
…В радостном упоении молодостью, умея постоять за себя и в труде и в драке, я был неудержимым индивидуалистом. И это естественно: ведь я был победителем. А посему – справедливо или несправедливо – жизнь я называл игрой, игрой, достойной мужчины. Для меня быть человеком – значило быть мужчиной, мужчиной с большой буквы. Идти навстречу приключениям, как мужчина, сражаться, как мужчина, работать, как мужчина (хотя бы за плату подростка), – вот что увлекало меня, вот что владело всем моим сердцем. И, вглядываясь в туманные дали беспредельного будущего, я собирался продолжать все ту же, как я именовал ее, мужскую игру, – странствовать по жизни во всеоружии неистощимого здоровья и неслабеющих мускулов, застрахованный от всяких бед. Да, будущее рисовалось мне беспредельным. Я представлял себе, что так и стану без конца рыскать по свету и, подобно «белокурой бестии» Ницше, одерживать победы, упиваясь своей силой, своим превосходством.
Что касается неудачников, больных, хилых, старых, калек, то, признаться, я мало думал о них; я лишь смутно ощущал, что, не случись с ними беды, каждый из них при желании был бы не хуже меня и работал бы с таким же успехом. Несчастный случай? Но это уж судьба, а слово судьба я тоже писал с большой буквы: от судьбы не уйдешь.
…
…Я возвратился из семимесячного плавания матросом, мне только что минуло восемнадцать лет, и я принял решение пойти бродяжить. С Запада, где люди в цене и где работа сама ищет человека, я то на крыше вагона, то на тормозах добрался до перенаселенных рабочих центров Востока, где люди – что пыль под колесами, где все высуня язык мечутся в поисках работы. Это новое странствие в духе «белокурой бестии» заставило меня взглянуть на жизнь с другой, совершенно новой точки зрения. Я уже не был пролетарием, я, по излюбленному выражению социологов, опустился «на дно», и я был потрясен, узнав те пути, которыми люди сюда попадают.
Я встретил здесь самых разнообразных людей, многие из них были в прошлом такими же молодцами, как я, такими же «белокурыми бестиями», – этих матросов, солдат, рабочих смял, искалечил, лишил человеческого облика тяжелый труд и вечно подстерегающее несчастье, а хозяева бросили их, как старых кляч, на произвол судьбы. Вместе с ними я обивал чужие пороги, дрожал
Я слушал их рассказы, и мозг мой начал работать. Мне стали очень близки судьбы уличных женщин и бездомных мужчин. Я увидел социальную пропасть так ясно, словно это был какой-то конкретный, ощутимый предмет; глубоко внизу я видел всех этих людей, а чуть повыше видел себя, из последних сил цепляющегося за ее скользкие стены. Не скрою, меня охватил страх. Что будет, когда мои силы сдадут? Когда я уже не смогу работать плечо к плечу с теми сильными людьми, которые сейчас еще только ждут своего рождения? И тогда я дал великую клятву. Она звучала примерно так: «Все дни своей жизни я выполнял тяжелую физическую работу, и каждый день этой работы толкал меня все ближе к пропасти. Я выберусь из пропасти, но выберусь не силой своих мускулов. Я не стану больше работать физически: да поразит меня Господь, если я когда-либо вновь возьмусь за тяжелый труд, буду работать руками больше, чем это абсолютно необходимо». С тех пор я всегда бежал от тяжелого физического труда.
Всем, чего я достиг, я обязан своему прошлому. Если бы я стыдился его, я стыдился бы и того, что я есть теперь.
Мыслители не страдают от недостатка выражений. Самое сложное – передать словами чувство, и глубокое чувство. С этой точки зрения легче написать четыре тома «Капитала», чем незамысловатые лирические стихи.
Главное – я так хочу. Именно это лежит в основе философии и пронизывает всю сущность жизни. Когда философия скучно вещает индивидууму, как ему должно поступать, он немедленно отвечает: «А я так хочу» и поступает противоположным образом, и тогда философия меркнет. «Я так хочу» заставляет пьяницу пить, а мученика носить власяницу… Часто философия не что иное, как способ объяснения человеком его личного «я так хочу».
Элиза Лондон Шеппард (1866–1939), сводная сестра Джека Лондона
Вернее всего будет определить его как делового ребенка. Я не помню его иначе как с книгой в руках.
По книге Р. Балтропа
Джек и Элиза учились в уэстэйдской школе в Аламейде. Перед сном Элиза читала брату и впоследствии вспоминала, что он обожал всевозможные приключенческие истории и не расставался с книгой. Джек рос здоровым и крепким мальчиком, но одиноким и застенчивым, а это усиливало его любовь к чтению.
Чармиан Киттредж Лондон (1871–1955), жена Джека Лондона, автор его биографии
О знакомстве
– Мне хочется познакомить тебя с этим замечательным мальчиком – Джеком Лондоном, – сказала мне как-то весной 1900 года моя тетка с улыбкой в серьезных серых глазах. – Я хотела бы знать твое мнение о нем.
– Хорошо, – рассеянно ответила я. – Когда же?
– Он будет у меня завтра, хотя, пожалуй, слишком рано для тебя. Но на днях мы должны встретиться с ним в музее. Я хочу сфотографировать его в аляскинских мехах для иллюстрации к моей статье. А потом поведу вас обоих завтракать.
– Вы поведете его завтракать? – возмущенно спросила я.
– Дорогая, я знаю, у него нет ни одного лишнего цента. Итак, я угощаю вас обоих завтраком в половине первого. Не знаю, что ты о нем скажешь, – добавила она неуверенно, – он так не похож на твоих знакомых.
На следующий день, возвращаясь домой, я столкнулась в дверях с тетей, провожавшей какого-то странного гостя. Гость был в потертых велосипедных штанах, в шерстяной рубашке и неописуемом галстуке. В руке он держал старую кепку. Последовало быстрое знакомство в полутемной передней, освещенной сквозь цветные стекла лучами заходящего солнца. Затем явно смущенный юноша легко сбежал по ступеням крыльца, надвинул кепи на густые каштановые кудри и умчался на велосипеде.