Мятежник
Шрифт:
А сквернословие было одним из серьезнейших грехов, почти столь же серьезным, как воровство. Старбак был воспитан в ненависти к ругательствам и презирал тех, кто поминал Господа всуе, и даже те мирские недели, что он провел в сквернословящей труппе "Дяди Тома" майора Трейбелла, не поколебала его неприязни относительно грубых выражений, но в этот момент ему просто необходимо было бросить вызов и Богу, и Траслоу, а потому он продолжал выплевывать эти слова, придающие ему сил.
– Стой!
– внезапно крикнул Траслоу, и Старбак на мгновение испугался, что его приглушенные проклятия были услышаны, но это остановка означала лишь, что нужно было скорректировать работу. Пила остановилась в нескольких дюймах от края ямы, и бревно нужно было подвинуть.
– Держи, парень!
– Траслоу бросил вниз крепкую ветвь, заканчивающуюся рогатиной.
– Подсунь ее под дальний конец и приподними, когда я скажу.
Старбак приподнимал огромное бревно дюйм за дюймом, преодолевая боль, пока оно не легло в новое положение. Последовала еще одна передышка, пока Траслоу вбивал клинья в пропил.
– Так что предлагает мне Фалконер?
– спросил он.
– Пятьдесят долларов, - ответил Старбак из ямы, недоумевая, как это Траслоу догадался, что ему что-то предлагают.
– Хотите, чтобы я прочитал письмо?
– Думаешь, что я не умею читать, что ли, парень?
– Тогда позвольте отдать вам письмо.
– Пятьдесят, да? Он решил, что может меня купить, а? Фалконер думает, что может купить всё, что хочет, будь то лошадь, человек или шлюха. Но под конец ему надоедают все эти покупки, и мы с тобой тоже надоедим.
– Он не покупал меня, - возразил Старбак, и эти слова были встречены молчаливым смешком со стороны Траслоу.
– Полковник Фалконер - хороший человек, - настаивал Старбак.
– Ты в курсе, почему он освободил своих рабов?
– спросил Траслоу.
Дятел Бёрд сказал Старбаку, что эти вольные грамоты были подписаны назло жене Фалконера, но Старбак не поверил этой истории и не стал бы ее повторять.
– Потому что это было правильно, - заявил он вызывающе.
– Может, так и есть, - допустил Тарслоу, - но он это сделал ради другой женщины. Ропер расскажет тебе всю эту историю. Она была одной из тех безголовых набожных куколок из Филадельфии, приехала учить нас, южан, как нам жить, и Фалконер позволил ей окрутить себя. Он посчитал, что должен освободить своих черномазых перед тем, как она прыгнет к нему в постель, и так и поступил, а она все равно ему отказала.
Траслоу захохотал над этим свидетельством того, как дурака обвели вокруг пальца.
– Она выставила его посмешищем на виду у всей Виргинии, и потому-то он и решил сделать этот свой Легион, чтобы вернуть утерянную гордость. Думает, будет военным героем Виргинии. А теперь хватайся за ручку, парень.
Старбак почувствовал, что должен защитить своего героя.
– Он хороший человек!
– Он может позволить себе быть хорошим. Его состояние гораздо больше, чем мозги, а теперь хватайся за ручку, парень. Или ты боишься тяжелой работы, а? Я так тебе скажу, парень, работа и должна быть тяжелой. Хлеб не будет сладок, если не заработан в поте лица. Так что держи ручку. Ропер скоро приедет. Он дал слово, а Ропер словами не бросается. Но пока он не приехал, придется работать тебе.
Старбак взялся за ручку, напрягся и потянул, и этот дьявольский ритм начался сызнова. Он не смел и подумать о мозолях, начинающих вспухать на его ладонях, ни о болях в мышцах спины, рук и ног.
Он просто слепо сконцентрировался на том, чтобы тянуть пилу вниз, затаскивая ее в яму через желтую древесину и закрывая глаза, что бы в них не попадала пыль.
В Бостоне, думал он, есть большие паровые циркулярные пилы, которые могли бы превратить дюжину бревен в доски за то же время, что требовалось всего для одного пропила их инструментом, так почему же, во имя Господа, люди по-прежнему используют ямы для распиловки?
Они снова остановились, пока Траслоу вбивал в ствол еще клинья.
– Так из-за чего вся эта война, парень?
– Из-за прав штатов, - вот всё, что мог сказать Старбак.
– И что, черт возьми, это означает?
– Это означает, мистер Траслоу, что Америка не согласна с тем, как управляется Америка.
– Говоришь прям как по писаному, парень, но смысла в этом не больше, чем в горшке с репой. Я думал, у нас есть конституция, чтобы указывать, как нами править?
– Очевидно, конституции нам недостаточно, мистер Траслоу.
– В смысле, мы будем драться не за то, чтобы сохранить своих ниггеров?
– О боже, - тихо вздохнул Старбак. Однажды он торжественно пообещал своему отцу, что никогда не позволит, чтобы это слово произносили в его присутствии, но с тех пор как встретил Доминик Демарест, он это обещание игнорировал. Старбак почувствовал, что вся его любезность и почтительность перед лицом Господа ускользают, как песок сквозь пальцы.
– Ну так что, парень? Мы будем драться за своих ниггеров или как?
Старбак в бессилии прислонился к грязной стенке ямы. Он заставил себя ответить.
– Фракция Севера страстно желает отменить рабство, да. А другие просто хотят остановить его распространение на запад, но большинство лишь полагает, что южные штаты не должны диктовать свою политику остальной Америке.
– Да какое дело янки до ниггеров? Там и нет ни одного.
– Это вопрос морали, мистер Траслоу, - ответил Старбак, пытаясь стереть с глаз впитавшуюся в пот пыль своим покрытым опилками рукавом.
– А разве в конституции есть хоть одно хреново слово про мораль?
– поинтересовался Траслоу с неподдельным любопытством.
– Нет, сэр. Нет сэр, там такого нет.
– Я всегда считал, что когда кто-то говорит о морали, он ничего о ней не знает. Если только он не проповедник. Так что нам делать с ниггерами, как думаешь, парень?
– спросил Траслоу.
– Я думаю, сэр, - Старбак до смерти желал оказаться где угодно, только не в этой грязной и полной опилок яме, отвечая на мерзкие вопросы, - я думаю, сэр, - повторил он, отчаянно пытаясь придумать что-либо, имеющее смысл, - думаю, что каждый человек, не важно какого цвета, имеет равные права перед лицом Господа и людьми на одинаковую меру достоинства и счастья.