Мятежное сердце
Шрифт:
Вскакиваю, встаю против брата.
— А ну, возьми свои слова обратно!
— Я видел, как он на тебя смотрит, — шипит Лу. — И ты на него.
— Это мое дело, как я на кого смотрю! Ты его сразу невзлюбил, с самой первой встречи. Нет чтоб спасибо сказать!
— Ага, вот оно! — рычит Лу. — Целыми днями тычешь мне в нос, что я Джеку по гроб жизни обязан!
— Так если до тебя не доходит, что без него тебя и в живых бы не было! — ору я. — Нам всем не жить, если бы не он! Не пойму я тебя, Лу. Почему ты такой неблагодарный…
— Не смей мне говорить о благодарности! —
Заканчивает шепотом. Смотрит на свои руки, на пальцы, что впились мне в плечи.
— Почему ты позволила меня увезти? — спрашивает вдруг. — Почему вы с Па им не помешали?
— Мы старались, ты же знаешь, — отвечаю. — Они убили Па.
Лу вскидывает голову. Глаза потухшие. Такие… как у старика. У меня сердце сжимается.
— Хоть бы нашла меня раньше, — говорит Лу.
— Ну скажи, — шепчу я, — почему ты не хочешь рассказать, что с тобой было на Полях Свободы?
— Ничего не было, — отвечает он. Отводит глаза. Выпускает мои плечи. — Пошли обратно, — говорит Лу. — Наши, наверное, уже гадают, куда мы подевались.
Мы возвращаемся в лагерь молча. Держимся подальше друг от друга.
Голову сдавило. Ноет шишка на затылке. Глаза щиплет от невыплаканных слез.
Если бы слезы могли смыть тоску в глазах моего брата, забрать глухой страх из его голоса, я бы плакала до скончания времен. Только не могут они. Да и не хватит на него слез. И ни на кого из нас.
Пока искала его, все эти долгие месяцы одно себе повторяла: «Вот найду я Лу, и все станет как раньше».
Выдумки. Я просто утешала себя. Чтобы не свалиться и не помереть.
Хорошая выдумка. Жаль только, что неправда.
А правда совсем другая. То, что с человеком случается, меняет его навсегда. К добру или к худу. Назад дороги нет, плачь не плачь. Вроде ничего сложного, а понять нелегко.
Эту правду Город Надежды накрепко вбил мне в сердце. В тот первый раз, когда меня запустили в Клетку и заставили драться.
Сколько себя помню, мы с Лу были одно, только он лучше. Я — темное, он — светлое. Еще до рождения мы делили с ним кровь и дыхание материнское. Мы — две половинки одного целого.
А теперь он не может мне помочь. И я не могу ему помочь. И поодиночке нам не справиться, это уж точно. Впервые в жизни мне нужен не Лу. Кто-то другой.
Мне нужен Джек.
Джек…
Тоска по нему угнездилась глубоко, в самых костях. Его серебряные глаза, его кривая ухмылочка. Тепло его кожи, запах солнца и шалфея. Но больше всего мне не хватает его спокойствия. Покой его сердца, тихая заводь.
Лу неправ. Зря он так. Если Джек сказал, что мы с ним встретимся у Большой воды — значит, встретимся. Джек слово держит. Мне бы только увидеть его снова. Поговорить. Он меня выслушает и поможет разобраться, как все исправить. Как сделать, чтобы нам с Лу полегчало.
Он прогонит тени. Заставит замолчать шепоты. Обнимет меня и вылечит все раны моей души.
Хочу, чтобы Джек был со мной.
Тогда все снова станет правильно.
У самого лагеря Лу вдруг что-то замечает. Щурится, вглядывается в даль. Тогда и я вижу. С востока приближается столб пыли.
— Брось-ка мне дальнозор, — велит Лу. Первые его слова за всю дорогу от холмов. Подносит дальнозор к глазам. — Еще один караван фургонов, — говорит Лу. — Который уже, с тех пор, как мы здесь?
— Четвертый… нет, пятый, — говорю.
— Люди снимаются с мест, — замечает Лу. — Даже в этих богом проклятых краях.
Всматривается получше. Как всегда. Больные. Старые. Ненужные.
— Поговорим с ними, — прошу я. — Вдруг они нам помогут. Можно было бы с ними поехать.
— Я с восьми лет забочусь о нашей семье, — огрызается Лу. — Наверное, соображаю, что для нас лучше. Скажешь нет?
— Не скажу, — отвечаю я. — Лу, я не хотела…
— Не надо нам ничьей помощи, — цедит Лу. — И пусть не суются к нам просить воды. Самим не хватает.
— Я посторожу, пока они не пройдут, — вызываюсь я.
Он кивает. Бросает мне дальнозор:
— Если сюда повернут — свистни.
— Слушай, Лу…
— Да?
— Мы с тобой… все нормально, правда?
— Конечно. — Лу улыбается одними губами. — Полный порядок. — Он щелкает языком, и Рип уносит его к лагерю.
Наша стоянка устроена у подножия большущей кучи разбитых автомобилей. Другого укрытия от ветра на много миль вокруг не найдешь. Со времен Разрушителей осталась. У нас на Серебряном озере была похожая. Па говорил, Разрушители поклонялись машинам. Эти груды у них были вроде алтарей. Здешняя давно затянулась землей, заросла травой. Только с наветренной стороны кое-где торчат поднятые ржавые обломки. Там колесо, здесь фара. С другой стороны рощица корявых сосенок и родник. Вплотную к автомобильному кургану вода вроде бы должна быть с ржавчиной, а нет, чистая. Правда, мало ее, крошечная лужица. Только-только хватает самим напиться и лошадей напоить.
Я слезаю с Гермеса. Карабкаюсь на холм. Навожу дальнозор на караван. Скоро уже и людей можно рассмотреть. Впереди старуха верхом на кабане. Косматая, сгорбленная. Дальше мулы тащат повозку, в ней мужчина и женщина. У женщины на руках ребенок спит, она от него мух отгоняет. Позади всех девчонка, по возрасту как я примерно, крутит педали трехколесной тележки.
Меня им не увидеть, я хорошо спряталась. И все-таки мужчина в повозке вдруг поднимает голову и смотрит прямо в мою сторону. Может, стекло дальнозора блеснуло на солнце. Один взгляд, и чужак снова отворачивается.
У него усталое, озлобенное лицо и желтоватая нездоровая кожа. Видно, последнюю надежду где-то по дороге обронил, давно уже. И все они с виду жалкие. Больные, наверное. Может, кровохарканье, а то и что похуже. Нам уж точно не надо, чтоб они к нам за водой завернули.
И все караваны, что через Пустоши идут, такие же. Старики, еле живые взрослые да больные дети. Куда уж им путешествовать, тем более по таким дорогам. Правильно Лу сказал, по всему западу люди снимаются с мест.
Интересно, почему.