Мятежные крылья
Шрифт:
— Хорошо, пап, — сказал тогда я и ушел из дома, чтобы темной ночью пересечь залив на рыбацкой шхуне и оказаться в Мексике.
Домой я вернулся только в начале января, когда пал режим Батисты. У мамы в волосах уже блестела седина. Папа еще больше постарел, но держался молодцом.
— Я знал, что ты не пропадешь, сынок! — с гордостью сказал он, когда я переступил порог нашего дома и обнял его. — Молодец!
Это было высшей похвалой для меня.
…Тринадцатого января я возвращался с аэродрома на джипе. До Гаваны доехал быстро, а вот на окраине
На перекрестке улиц Виа Бланка и Инфанта Авеню мою машину занесло, и я вылетел с дороги на тротуар. Прежде чем неуправляемый джип врезался в стену, я успел поблагодарить Господа за то, что в это время улицы пустынны. Потом последовал такой удар, что меня едва не выбросило из салона через лобовое стекло. К счастью, ремень удержал меня на сиденье.
Мотор обиженно взвыл и заглох. Я выключил зажигание и вылез из машины.
— Нда, отъездился… — только и смог я сказать, глядя на разбитый передок джипа. — Ну, что ж, пойду пешком, а там позвоню на базу и попрошу забрать его…
До дома оставалось всего ничего. Я неспешно шел по едва освещенным гаванским улочкам, размышляя о том, что сделано и что еще надо сделать, как вдруг заметил идущую навстречу девушку. Походка ее показалась мне странно знакомой. Чем ближе я подходил к ней, тем больше убеждался, что не ошибся. Лица было не разглядеть в сумраке, но это мне и не было нужно.
— Мария? — спросил я, когда нас разделяло всего несколько шагов. Она вздрогнула и взглянула на меня:
— Кто вы?
— Не узнаешь? — усмехнулся я. — Мишель Гарсия…
— Мишель? — с удивлением переспросила она. И вдруг, не дожидаясь ответа, бросилась мне на шею. Я, не веря своему счастью, обнял ее.
— Мария…
— Мишель…
Я приник к ее губам и позабыл обо всем на свете.
— Где ты теперь живешь? — спросила она наконец.
— На Монте-авеню.
— Вот как! А я на Санта-Феличии…
— Совсем рядом!
— Да, совсем рядом! — рассмеялась она.
— Бешеной собаке семь верст не крюк!
— Ага, — глаза ее светились счастьем. — Мишель, неужели ты вернулся…
— Вернулся, Мария, вернулся! — обнял я ее. — Пойдем, провожу.
— А где ты теперь работаешь?
— Ой, это долгая история… пойдем, нам надо обо всем поговорить…
…В эти дни произошло и еще одно знаменательное событие.
— Капитаном ты свое давно отлетал, — заметил Геррера. — Еще на войне. И потому за выдающиеся заслуги перед Отечеством я присваиваю тебе звание "майор".
— Служу революции! — отсалютовал я с улыбкой. В принципе, по возрасту мне давно было пора носить майорские погоны — в FAEC я почти дослужился до капитана, да и с тех пор немало хлебнул лиха на войне.
Надо было разбираться с тем, что досталось нам в наследство от Батисты.
А еще были аэродромы, здания, автомобили… Все это надо было обслуживать и охранять. Поначалу не хватало летчиков и техников, радиометристов, — словом, всех тех, от кого зависела наша работа. Пришлось рекрутировать оставшихся в стране военнослужащих FAEC. Далеко не все разделяли взгляды Кастро, некоторые были настроены к нам откровенно враждебно, но большинство все-таки согласилось сотрудничать.
Увы, уже в феврале было арестовано свыше 60 летчиков, механиков и стрелков, служивших в FAEC при Батисте. Это была часть устроенного Фиделем суда над военными преступниками. Не спорю, были среди них и откровенные выродки вроде майора Бланко, пытавшего в застенках наших партизан и сочувствующих местных жителей — но ведь были и невиновные! Кроме того, на мой циничный взгляд, часть из тех, кто бомбил нас или готовил самолеты к вылету, заслужил помилования за то, что отныне служил делу революции. Нам нужны были военные специалисты, а Фидель в угоду общественному мнению готов был обезглавить ВВС.
Я не мог этого допустить, и потому на суде резко осудил действия Фиделя, потребовав отмены смертной казни для большинства авиаторов. В ответ в отношении меня было заведено дело о трусости в бою — припомнили тот случай, когда я не добил вражеский бомбардировщик, атаковавший нашу базу. Да-да, тот самый, что потом разбился на посадке.
Понимая, что дело пахнет керосином, я принял решение покинуть Кубу. На этот раз — навсегда. Я уже понимал, что Фидель утвердил свою власть на много лет, и вряд ли что-то тут изменится теперь, пока я жив.
Я уехал не тайно, а вполне официально. Но родителей и Марию из страны не выпустили. Уезжая, я пообещал им, что скоро вернусь за ними.
Пришлось начинать все с нуля, в который уже раз…
Мне повезло — я быстро нашел себе работу, несмотря на свое прошлое. Меня охотно взяли на службу в транспортную авиакомпанию, которая занималась доставкой различных грузов и почты. Целый год я не вылезал из-за штурвала своего DC-3, летая и по Америке, и в Канаду, и в Мексику… А потом я взял отпуск и таки вытащил своих с Кубы.
Авантюра, которую я ради этого затеял, в чем-то затмила даже историю с "Мустангами". Я арендовал легкий самолет, способный взлетать и садиться откуда угодно — хоть с лесной поляны. Незадолго до того я через верных людей передал отцу письмо, в котором были такие слова:
"В ясный день, когда ветер будет едва колыхать ветви деревьев и гнать по морю легкие волны, приходите к полудню на Воронью скалу и посмотрите на север. Я в это время встану на побережье Флориды и посмотрю на юг. Так мы хоть на минуту, но снова будем вместе".