Мыс Марии
Шрифт:
Приведений не существует, говорила себе Кэт. Все было гораздо хуже. Она только что сняла на видео вполне реального преступника из плоти и крови. А теперь бежала и не могла оглянуться. Была уверена: он гонится за ней. Почему не ушел сразу? Зачем позволил стать свидетельницей? Теперь он не сможет оставить ее в живых. Еще одна страшная догадка: эта видеозапись – единственная. Он подошел к своей жертве не со стороны Тверской, куда направлена камера, и не от Петровки, куда, хоть и с натяжкой, но все же смотрит вторая. Он перелез через забор, ограждающий зеленую зону Страстного бульвара, перешел автомобильную дорогу, а потом вернулся обратно. Слепая зона. Ни убийство, ни он сам, не попали в кадр. Кэт для него опасна вдвойне. Преступник не знал, что она будет делать, поэтому не ушел. Он стоял на безопасном расстоянии, в тени деревьев, и наблюдал за каждым ее движением с того момента, как она подошла. Он успел рассмотреть ее, запомнить, он понял, что Кэт снимала видео.
Она ощущала себя бестелесной, автоматически переставляя ватные, лишенные чувствительности, предательски подкашивающиеся ноги. Казалось, все вокруг – идеально прорисованные локации компьютерной игры. Все вокруг, и она сама, не существовало. Гипнотический мир, утопающий в густом тумане и непроходимой тьме. Какую же позорную играла она в нем роль. Сбежавшая с места преступления свидетельница, с каждым выдохом превращающаяся в соучастницу. Почти трусливо удравший предатель Иуда, мчащийся не по Пушкинской площади, а в панике огибающий деревья Гефсиманского сада 2 .
2
В Гефсиманский сад Иуда привел стражников, арестовавших Иисуса Христа
Мир то резко полз куда-то в сторону, то вдруг надолго замирал – звуки моторов проносящихся по Тверской машин появлялись и исчезали, стихал смех счастливых прохожих, прекращали щебетать птицы. Потом вдруг все возвращалось и наплывало на нее, давило. Казалось, кто-то, не переставая, шептал еле слышное заклинание (или это шелестели плохо приклеенные театральные афиши), но слов было не разобрать. Наверное, так воспринимают действительность психопаты или шизофреники. Очевидно, так теряют разум. Кэт чувствовала себя бесплотной, какой-то моросью, мельчайшими каплями, распыленными в воздухе. Даже сердце больше не колотилось. Оно замерло.
Возле памятника Пушкину было людно. Она остановилась, пытаясь отдышаться. Только теперь позволила себе осмотреться. Человека в черном увидеть снова так и не смогла.
Вытерев двумя неловкими движениями непослушных рук предательски выступившие слезы и пот, она чуть отодвинула рукав куртки на левом запястье. Без семнадцати час. Домой она не пойдет, слишком страшно. Нужно ехать к друзьям, в шумную компанию, где много людей, туда, куда она собиралась, да так и не смогла попасть. Оббежала бронзового поэта, не увидела рядом ни одного такси, поняла, что вызванного просто не сможет дождаться, и ринулась вниз, в метро, перепрыгивая сразу через три ступеньки. На платформе было человек десять. Школьники с гитарами наперевес, целующаяся парочка, три парня, уткнувшиеся в телефоны.
Она ждала, что он вот-вот спустится за ней, и не сводила глаз с эскалатора. На перрон с движущихся ступенек выпорхнула еще одна парочка и шумная спорящая компания. В поезд с Кэт убийца не сел.
Она сползла на сиденье и с облегчением закрыла глаза, когда состав пришел в движение. Ни разу в жизни ей не было так хорошо и спокойно в метро. Кэт даже пожалела, что ехать всего одну остановку. Окончательно перевела дух, почти автоматически вытащила зеркальце и ужаснулась. Тушь потекла и черными разводами, размазанная, исполосовала все лицо. Лоб и нос были в красных пятнах, щеки, напротив, смертельно бледны. Волосы растрепались, наэлектризовались, и теперь торчали в разные стороны, цепляясь за спинку сидения и поручни.
Кэт, как смогла, стерла влажной салфеткой обезображивающую вместо того, чтобы украшать, черноту, туже собрала волосы в хвост.
Громкая песенка показалась какой-то глупой и чужой. Она осталась где-то в спокойном, несуществующем больше, вчерашнем дне. Кэт несколько секунд тупо пялилась на экран своего смартфона, пытаясь узнать незнакомый, не записанный номер. Потом начала боязливо оглядываться по сторонам, снова задрожала и сбросила вызов. Выходя из вагона, отключила телефон.
До девятиэтажки в Зоологическом переулке она долетела чуть больше, чем за пять минут. Тело безбожно потело, выработав за этот день и физический, и эмоциональный максимум. Дыхание сбилось, руки отказывались слушаться и висели безвольно, неспособные на простейшее движение. Сил не было, их выпил, высосал безжалостный Страстной бульвар.
Лифт не работал. Уже наверху, в пролете между этажами, Кэт осторожно выглянула в пыльное окно. Человек в черном стремительно подходил к подъезду. Стараясь не шуметь, перепрыгивая через три ступеньки, она взлетела выше, на пятый этаж и, с трудом подняв безжизненную, будто чужую, руку, нажала на звонок.
Дверь в подъезд где-то далеко внизу с резким скрипом открылась. Медленно и почти бесшумно, будто прислушиваясь, кто-то крался по ступенькам. В гробовой тишине каждый шаг незнакомца казался раскатом грома. Преследователь поднимался все выше. В просвете между перилами уже можно было разглядеть его черную спину. Кэт вытащила телефон, чтобы снять убийцу на видео, но молния на сумке скрежетнула слишком громко, пришлось замереть. Остановился и незнакомец. Он вслушивался в тишину подъезда несколько секунд, потом снова начал подниматься. На этот раз гораздо быстрее. Кэт похолодела и еще раз отчаянно надавила на кнопку звонка. После этого вжалась спиной в дверь и чуть не упала, когда она рывком распахнулась.
Резко увеличивающаяся полоса света, хлынувшего в подъездный коридор через высокий дверной проем, озарила почти всю лестницу. Она была пуста.
На пороге испуганную гостью буквально подхватил Сашка, сосед и старый друг. Кэт зажгла телефонный фонарик, по-тигриному выпрыгнула назад, в темноту, и посветила вниз, свесившись через перила. Она пыталась выхватить лучом каждый темный угол. Никого не было. Вернулась, рывком захлопнула дверь. Сашка задорно перебирал струны невесть откуда взявшейся гитары, радостно кричал:
–
Приведение увидела? – Захохотал, заиграл громче и, пока Кэт судорожно запирала дверь на все замки, старательно протягивая гласные, запел, вальяжно прохаживаясь по широкому коридору:
–
Подруга милая, кабак все тот же. Все та же дрянь красуется на стенах, все те же цены. Лучше ли вино? Не думаю, не лучше и не хуже. – Сделал паузу, выжидая, когда она развяжет шнурки на кроссовках, и, рисуясь перед вывалившими в коридор зрителями, бросив: «Подпеваем», заголосил с новой силой.
–
У тебя вечер Бродского сегодня? – Пробормотала Кэт, но Сашка уже не слышал.
Кроссовки полетели в стороны, а она тяжело навалилась на дверной косяк.
–
Ну чего как неродная? Забегай! – Подхватила ее под руки Таня, университетская подруга и хозяйка. – Запеканку овощную будешь?
Гостья молча помотала головой, Таня посмотрела на подругу с тревогой:
–
Ты в порядке?
–