Мышеловка

Печёрин Тимофей

— И последнее, — напутственная речь сержанта Цзюбы подходила к логическому концу, — для вас, уроды, больше не существует таких понятий как «рабочее время», «семья», «права человека» и «планы на жизнь». На тот недолгий промежуток времени, что всем нам остался, это отделение и я, сержант Цзюба будут вашей единственной семьей. Оставшееся вам время принадлежит мне — без остатка. Двадцать пять часов в сутки — если у нас есть хотя бы эти сутки. А, поскольку вы — смертники, ни планов, ни прав у вас не может быть по определению. Всем все ясно?!

— Извините, конечно, — прозвучал, вместо ожидаемого сержантом дружного вопля «так точно!», спокойный и чем-то

знакомый голос. Оглядевшись, я увидел стоящего неподалеку Рика Ястреба, переминавшегося с ноги на ногу. Энергичной походкой Цзюба подошел к нему.

— Извинить — за что? — нахмурившись и демонстрируя искреннее непонимание на лице, спросил он у Рика.

— Ну, я, как бы, не в строю… Короче, можно к вам в отряд? Или группу… — Ястреб, видимо привыкший считать себя крутым, мялся перед этим бравым воякой как подросток на первом свидании.

— Это называется «отделение», — медленно, по слогам, проговорил сержант, одновременно оценивающе разглядывая новобранца, — ладно. Боевых единиц много не бывает. Рассчитывал я на нормальную дюжину — будет чертова…

Последнюю фразу сержант адресовал уже не Рику, и вообще, непонятно кому. Но у отделения она спровоцировала реакцию громкую, нечленораздельную и явно недовольную. Видимо, цифра «13» не вызывала добрых чувств ни у кого. Несчастливое число, так сказать. Хотя, если подумать, какая разница, счастливое число или несчастливое? Смертникам счастье ни к чему. Монаху от эротического журнала, наверное, и то пользы больше… А может, дело в том, что не все мои «товарищи по оружию» осознали свою роль? Может, они просто надеются? На помощь извне, например, или на собственную боевитость. Или, на чудо, наконец. Один я не надеюсь. Ох уж эта журналистская смекалка! Все-то до меня быстро доходит!

Я поймал себя на том, что предстоящая, причем довольно скоро, гибель меня совершенно не волнует. Я не дрожу, не шепчу молитв, не опускаю бессильно руки и даже позволяю себе усмехнуться — например, над реакцией сержанта, которого Рик, обращаясь, назвал «Дзюбой». «Цзю-ба!» — рявкнул тот прямо в лицо Ястребу, а я еще подумал, до чего не повезло человеку с фамилией.

Еще я понимал, что вот-вот придется стрелять в живых существ — пусть не людей, но тоже наделенных разумом. И это обстоятельство тоже меня не волновало. Странно? А может наоборот, мое отношение — самое правильное в такой ситуации? Я понимаю, что волнение ничего не решает и поэтому берегу нервные клетки.

* * *

После построения был поход в арсенал — служебный корпус, расположенный рядом с площадью, или, как ее называл сержант Цзюба, «плацем». У этого корпуса не было вывесок и проходных, вход был один, с огромными герметичными дверями, открывающимися по индивидуальной карте доступа. Таковая у нашего сержанта имелась, но не понадобилась, ибо кроме нас туда пожаловало не менее десятка других подразделений ополчения.

Внутри не было ни коридоров, ни множества дверей, ни разделения на помещения. Больше всего внутренняя обстановка арсенала напоминала торговый зал какого-нибудь магазина. Только вместо продуктов питания или, скажем, бытовой техники, на стеллажах с полками красовалось разнообразное оружие, а также другие элементы воинской экипировки. Например, защитные костюмы или боеприпасы.

Я выбрал для себя лазерную винтовку с инфракрасным прицелом. Хороший выбор, как прокомментировал сержант Цзюба, расходные материалы не нужны. Работает от батареи, которой на год хватает.

С оружием в руках и, облачившись в защитный костюм, я полюбовался

на себя в висящем тут же зеркале. Ни дать ни взять — пропагандистский плакат времен начала звездной экспансии. До первого, отрезвляющего, столкновения с чужими. К сожалению, в ту пору никого не интересовало, что стоит за таким героическим видом. В противном случае образ получился бы не героический, и даже не трагический, а, скорее, достойный театра абсурда. Человек, по стечению обстоятельств вынужденный убивать других, пытаясь отсрочить тем самым собственный неизбежный конец. Наполненный такой смысловой нагрузкой плакат из пропагандистского превращался в предупредительный. Вроде тех, что информируют людей о вреде курения, пьянства, либо несоблюдения правил разного рода безопасности. Что ж, склонность к войне — не менее вредная привычка человечества, чем потребление спиртных напитков. И не менее прочная.

Подобные мысли заставили меня немного погрустнеть — правда, без губительной в данной обстановке депрессии. Вообще, изобилие «военных игрушек» в арсенале произвело на меня впечатление и далеко не самое приятное. Особенно, вкупе с догадками о том, что этот арсенал во вроде бы мирном городе — не единственный. Это ж насколько надо быть предусмотрительным, чтобы иметь возможность за считанные часы превратить «мирных тружеников» в плохо обученную, но хорошо вооруженную армию? И сколько денег налогоплательщиков вбухано в такую предусмотрительность?

Нет, все-таки я неисправим! Даже перед лицом скорой и неизбежной гибели продолжаю рассуждать как журналист.

На выходе из арсенала я столкнулся с Кристиной Мбанга, которая, хоть и не пустила свое оружие в ход, но предпочла поспешно уйти, избегая общения со мной. Вернее, она попыталась уйти и избежать, но я, схватил ее за локоть, остановил и попытался расставить все точки над i.

— Понимаю, вы… ненавидите меня, — начал я весьма вежливым, и даже, можно сказать, любезным тоном, однако эта любезность не произвела на мою собеседницу ни малейшего эффекта.

— Ты опозорил моего отца на всю Империю и упрятал за решетку, — сухо и без малейшего намека на дружелюбность, сказала Кристина, — ради красного словца. А он отдал службе в полиции большую часть своей жизни. И, ты думаешь, за это я должна тебя любить?

— Твой отец был гнилым легавым, — ответил я довольно жестко, в духе «коллег» Рика Ястреба, отбросив интеллигентские заморочки и будучи готовым к пощечине или чему-нибудь побольнее, — и если он угодил в тюрьму на любой другой планете, кроме Нэфуса, поверь — ему сейчас гораздо лучше, чем нам. Но я не за этим к тебе подошел. Мне ведь тоже не очень-то приятно общаться с человеком, едва не убившим меня. Проблема в том, что мы, будучи врагами, оказались… в одной лодке, что ли. И я хочу быть уверенным, что ты не выстрелишь мне в спину. И не побежишь с поля боя, когда всем нам, включая меня, будет грозить опасность. Вот, собственно, о чем речь.

Я замолчал. Кристина Мбанга тоже не спешила ни отвечать мне, ни уходить без ответа. Видимо, мои слова спровоцировали в ее душе настоящую войну, а установка на «кровную месть» и ненависть к «нехорошему журналюге Сальваторе» оказалась на линии огня. С минуту мы молчали, стоя один напротив другого, пока резкий окрик сержанта Цзюба не вывел нас из ступора.

— Эй, голубки! — рявкнул он чуть ли не под ухо мне, — отставить миловаться и вперед. Чужие не ждут. Смотрите!

Он указал на выход. Видимый в открытом проеме кусочек обычно черного неба теперь был озарен множеством маленьких, летящих вниз, огоньков.