Мышеловка
Шрифт:
Мне вдруг показалось, что смерть Стрельца была предопределена и предназначена именно для этой цели: провести шумное похоронное шоу на площади, чтобы показать всему народу, как бесстыдно-ничтожна жизнь одного человека, как она беззащитна перед могуществом Монка и его новой религией. Конечно, лучшего человека для этой роли было бы не сыскать. Но если он был выбран жертвой для показательных похорон, а вернее, глумливого сожжения, то убившие его — преступники вдвойне. Они загубили не только одинокую душу, но и ввергают в бездну другие, оживленно наблюдающие вокруг помоста. С отвращением я смотрел на то, что творит Монк. Зачем ему надо, чтобы его служки разрисовывали — тело Стрельба желтой, белой и черной краской? Зачем изображают звезды на его груди и лбу? Совершают какие-то кабалистические пассы и телодвижения? Поют гнусавые гимны, двигаясь по кругу? И наконец — апогей безумия! — они стали перепиливать горло покойника длинной ножовкой, чтобы отчленить ее от тела. Я больше не в силах был смотреть на весь этот сатанизм, разум отказывался спокойно созерцать монковский обряд погребения. Я заметил, что многие люди вместе со мной стали покидать площадь, уводить своих детей. Это было невозможно вынести. Но джипы в проулках были поставлены так, что загораживали выход с площади, а дюжие охранники не пускали прорывающихся назад людей. И не только охранники… Возле них появились и добровольцы из местных жителей, крепкие молодые парни, которые тоже стояли молчаливой стеной, отталкивая народ. Словно кто-то специально задался такой целью: задержать на площади толпу, чтобы она досмотрела все до конца. Я знал, кто автор этой мистерии: Намцевич…
Позади меня взметнулся столб пламени, раздался возбужденный рев. Языки костра устремились высоко вверх, грозя обжигающим огнем небу, а проповедник Монк держал в поднятой руке голову Стрельца, продолжая безумно кричать, пока не бросил ее в желтое пламя. Страшный прилюдный обряд подошел к концу… Только тогда мы смогли покинуть площадь. Я потерял Барсукова, не нашел никого из своих друзей и в одиночестве вернулся домой. Встретила меня Милена, которая, как радивая хозяйка, подметала полы.
— Это на тебя не похоже, — сказал я. — Ты не заболела?
— Надо же когда-то попробовать, — ответила она. — А где ты был? Где вообще все?
— Там… на площади… — неопределенно произнес я. Мне не хотелось даже мысленно возвращаться к происшедшему. Слишком сильное потрясение было пережито мною.
— А я приготовила обед, — горделиво сообщила Милена.
— Умница, — сказал я, целуя ее. — Надеюсь, его можно есть? Или сначала дать попробовать собакам?
Я спустился в подвал, достал из запасников бутылку вермута и поднялся обратно. Выпив полный стакан, я немного успокоился, прошла нервная дрожь в пальцах. Вскоре пришли Комочков с Марковым, а за ними — и Ксения с Барсуковыми. Мы снова были все вместе.
— Ужасное зрелище! — произнесла Ксения. — И это в конце двадцатого века. Расскажи кто — я бы не поверила.
— Брось! — отмахнулся Марков. — Что двадцатый век, что пятнадцатый — какая разница? Человек остается самим собой во все времена. Копни его поглубже — и такое откроется!.. А это все цветочки. Наливай! — протянул он мне свой бокал. — Чего раззявился?
— И мне, — потребовал Комочков. — Я тебя полночи пас у доктора. Зря, что ли?
Потом мы пообедали теми макаронами, которые приготовила Милена и которые напоминали пересоленную стружку с дерева, а запили все это чем-то похожим на слабо разведенный стиральный порошок.
— Это компот, — пояснила Милена. — Я добавила туда крахмала для сытости.
— Вон из той баночки? — спросил я. — Поздравляю, там была сода.
— Ну какая разница? — откликнулась Ксения. — Все равно пить нельзя. Хорошо, что ты не держишь на кухне крысиного яда.
Милена обиделась.
— Вы все считаете, что я плохая хозяйка? — спросила она.
— Нет!.. Отнюдь!.. — заговорили все разом.
— Ты чудесная хозяйка, и лучше не сыскать. — Эти слова произнес Комочков. — Только лучше тебе испробовать себя не в гастрономии, а… скажем… в вязании свитеров.
— Тогда Вадима смело можно отправлять на работу в цирк, клоуном, — заметил Марков.
В это время в наружную дверь слабо постучали, и я, оставив их веселиться дальше, вышел на крыльцо. Передо мной стоял местный учитель — Клемент Морисович Кох, которого я меньше всего ожидал увидеть у себя дома.
— Здравствуйте, проходите, — сказал я. — Я угощу вас чудесными макаронами.
— Нет, нет, спасибо, — поспешно ответил он, словно чувствуя какой-то подвох. — Я сыт. Кроме того, мое дело к вам конфиденциального свойства.
— Слушаю вас.
— Давайте пройдемся, если это вас, конечно, не затруднит.
Мы вышли с ним на улицу, а потом свернули вниз, в сторону болота и березовой рощицы. Клемент Морисович смущенно молчал, ведя меня явно к Волшебному камню. Я чувствовал, что он хочет сказать мне что-то очень серьезное, поэтому не торопил с началом разговора. Наконец мы выбрались на земляную косу и прошли по ней до зеленой площадки, где лежал огромный пористый валун с блестящими от солнца черными боками и изголовьем.
— Здесь мое любимое место, — произнес Кох. — Думается как-то лучше… Уносишься, знаете ли, в какие-то мечты…
— Одна моя приятельница утверждает, что все это — следствие болотных газов, скопившихся где-то неподалеку, — сказал я, а сам подумал: «Не приводила ли и его сюда Девушка-Ночь?»
— Александр Генрихович считает, что под этим камнем сокрыта бессмертная голова Лернейской гидры, — усмехнулся учитель. — Глупость, конечно. Но звучит весьма романтично. Всем нам хочется верить в какой-то свой миф, близкий тебе по духу.
— А Намцевичу близки гидры, тифоны, химеры и ехидны?
— Они тоже жители нашего мира, как и феи, эльфы, небесные ангелы, — ответил Кох. И добавил с каким-то тягостным полувздохом: — Вам письмо. Я, собственно, должен был только передать вам его. Но мне необходимо сказать кое-что еще.
Он протянул мне незапечатанный конверт, в котором лежал лист бумаги.
— Это от Валерии, — пояснил он. И вновь последовал едва слышный вздох.
«Трудную миссию он на себя взял, — подумал я. — Если учесть, что он любит эту черноволосую девушку».
— Вы знакомы с содержанием письма? — спросил я на всякий случай.
— Что вы! Как вы могли такое подумать, — взмахнул он руками. — Если бы она желала этого, то не преминула бы сказать об этом. А так… нет, ни в коем случае!
Я углубился в чтение. В послании было всего несколько фраз: «Если вам дорога ваша жизнь и жизнь ваших друзей, то вы должны попытаться сегодняшней же ночью пробраться в замок, — она так и написала — „замок“, словно была заколдованной принцессой в плену у злого чародея, — и встретиться со мной. Вы знаете, где меня найти. Промедление недопустимо. Готовятся ужасные вещи. Условным сигналом будут четыре коротких удара в мою дверь. Я буду ждать вас и не спать всю ночь. Прощайте». Я свернул письмо и положил его в карман.