Мышеловка
Шрифт:
— А стоит ли мыть полы, если дом все равно рано или поздно сгорит?
— Так ведь и особняк ваш не вечен, Александр Генрихович?
— Хм-м… Укол засчитан. Вы, должно быть, чувствуете себя Гераклом, побеждающим Лернейскую гидру? А ведь одна ее головушка — бессмертная…
— Уж не ваша ли, часом?
— А хоть бы и моя, вам-то что?
— Нет, ничего, мое дело сторона. Только Волшебный камень-то — вот он, рядышком. Аккурат головку придавит. Как в мифе вашем.
— Знаете, друг мой, как получить бессмертие? Через других смертных.
— Мозги у меня слабые. — Мне стала надоедать беседа. — Прилечь пора.
— Тогда не буду больше задерживать. Прощевайте.
— Ага. Приветик передайте Валерии.
— Непременно, — согласился Намцевич и откланялся.
Я смотрел на отъезжающий джип и видел злые глаза его охранников: будь их воля, они бы разорвали меня на куски. Потом тщательно запер калитку и вернулся в дом.
— Надо было нам захватить его заложником, — сердито обронил Марков. — Тогда бы мы могли диктовать условия. О чем вы болтали?
— Наша беседа имела глубокий подтекст. Он намекнул, что может прихлопнуть нас в любой момент. Но что-то ему мешает.
— Значит, у нас еще есть время. Постараемся использовать его на полную катушку.
— По-моему, Жора, он помешан на идее бессмертия. Вот только зачем оно ему нужно?
— А тебе — нет?.
— Да ведь и тебе тоже. Нормальный человек должен прожить жизнь и умереть, и в этом нет ничего стыдного или горького. Так заведено, и если уж смерть пришла к Сократу, Наполеону, Пушкину, то какой смысл жить вечно таким типам, как Намцевич? Или нам с тобой? Земля должна утрамбовываться мертвыми, чтобы рождать людей заново. В этом смысл. А бессмертие — всего лишь потуги гордеца, страдающего запором. Это — сатанизм, все та же продажа души дьяволу.
— Вадим прав, — заметил стоявший рядом с нами Григорий. — Я понял это, когда еще был учеником у вашего деда. Вы знаете, что в последние годы он также искал рецепты бессмертия?
— Неужели? — спросил я. — Нет, не знал. Да и откуда? Я видел-то его в своей жизни всего ничего.
— Да, так оно и было. И когда он стал заниматься этой… проблемой, то и сам начал меняться. Мне это было хорошо заметно, поскольку я постоянно был рядом с ним. Характер его изменился, весь внутренний мир. Он стал неуравновешенным, злым, словно бы потерял покой. Порой мне даже казалось, что он сходит с ума. А однажды, когда я спал, я очнулся от его взгляда. Мне стало страшно. Это были глаза убийцы… Извините, если я как-то задел вас.
— Нет, ничего, мне просто любопытно. А все его вокруг так нахваливают. Прямо отец родной.
— Это потому, что они не знали его так близко, как я.
— Что же было потом?
— Я ушел на флот. А дальнейшее… вам известно. Больше нам не удалось свидеться.
— Дедулю замочили из-за его рецептов, — уверенно сказал я. — Это теперь понятно. Тот же Намцевич, гад! Бессмертия ему захотелось. А хрен с редькой?
— Кончайте трепаться! — взорвался вдруг Марков. — Развели тут философскую сырость: бессмертие —
— А Дрынов? — спросил я.
— Да какой он маньяк! Пришил Стрельца из страха, что тот его разоблачит. А бабочек-то к убитым другой прикладывает. А кто зарезал тетушку Краб и Комочкова? С этим еще тоже надо разобраться.
— Ну, ты у нас парень ушлый, докопаешься.
— А я уже почти знаю — кто это. Дай только Бог не ошибиться. — Он выразительно посмотрел на меня. — У тебя не осталось водки?
— Только бутылка вермута.
— Тащи. Я расскажу вам, что будем делать дальше.
Спустившись в подвал, я увидел там Сеню Барсукова, сидящего на цементной плите.
— Ты что здесь делаешь?
— Так ведь джип подъехал.
— Как подъехал, так и уехал. Выходи. Милена с Машей уже давно наверху.
Прихватив бутылку вермута, я поднялся через люк на кухню, и мы выпили по стакану.
— Иногда то, о чем ты постоянно думаешь, материализуется, — произнес вдруг Григорий.
— О чем ты?
— О Дрынове. Он устраивал все эти спиритические фокусы и в то же время верил в реальность духов, а потом и сам попался в ловушку.
— Мне его ничуть не жалко, — сказал Марков. — Его настигло возмездие за Стрельца, которого он заколол. Весьма подло.
В это время меня кто-то окликнул с улицы. Я вышел на крыльцо и увидел Раструбова, стоявшего около калитки.
— Пойдемте в дом, — сказал я.
В прихожей я отодвинул ногой говорящего монстра и выключил надоевший всем магнитофон. Надо заметить, что Маша, которую так напугала эта кукла в первую ночь, теперь стала относиться к ней даже с какой-то симпатией. О, женщины! Кто их поймет?
— Как вы себя чувствуете после вчерашнего? — спросил я. — Не хотите ли вермута?
— Нет, дело прежде всего, — хмуро отозвался пекарь, подозрительно косясь на вошедшего в зал Маркова. Здесь уже сидели Барсуковы и Милена. Григорий, которого нельзя было никому видеть, нырнул в подвал.
— Так что за дело?
— Да все то же! Утром я уже побывал в городке и встретил там вашу подружку. Она сдержала обещание и вернулась вовремя. Деньги у меня. Могу теперь провести через болото следующего.
— Я! Это я, меня надо отправить, — быстро откликнулся Сеня. — Когда пойдем?
— Да хоть сейчас, — усмехнулся пекарь. Его тараканьи усы встопорщились, а глазки заблестели. — А знаете, пожалуй, я выпью стаканчик вашего вермута.
Я ушел на кухню и вернулся с бутылкой.
— Как себя чувствует Ксения? — спросил Марков, внимательно глядя на пекаря.
— Как и положено. Цветет и пахнет. Приветик вам передает. Я вот что подумал: вы, наверное, считаете меня очень корыстным человеком? Напрасно. Ежели хотите, так я вас всех поодиночке проведу через болото на дорогу. А тех денег, что она уже передала, хватит.