Мышуйские хроники (сборник)
Шрифт:
В общем, у супруги ученого появился неплохой бизнес, и на вырученные деньги могла она теперь позволить себе не только деликатесы, но и некоторые вещи, о которых давно мечтала.
Но поскольку на продажу уходили не только забракованные мужем яйца, но и те, эксперименты над которыми еще не завершились, между супругами начали возникать конфликты.
Памятуя о давнем синдроме хомячков, Бруня на голубом глазу плела мужу, что это сами звери и пожирают собственные яйца. Мозжечков сокрушался, повторял свои эксперименты по новой, но в тайне – подозревал недоброе.
А Бруне уже понравилось
Однако Филипп Индустриевич, как истинный ученый, разумеется, по-прежнему бредил высоким научным результатом и лекцией, прочитанной со знаменитой кафедры в Стокгольме. Поэтому он не успокоился. И в один прекрасный день перешел к предпоследнему этапу – к опыту на собаках.
Собаки в доме жили мелкие и добродушные: пудели, таксы, спаниели, болонки. Их было удобнее содержать и экономнее кормить, ну а Брунхильда тоже радовалась вытаскивая из-под ленивых добродушных сучек еще теплые кожаные яйца, которые относила на Мышуйский вернисаж.
Это могло бы продолжаться вечно, но как говорится, все тайное рано или поздно, становится явным.
Филипп Индустриечвич, имевший обыкновение работать по ночам, вставал каждое утро не рано, но вот случился у его начальника кафедры юбилей и против обыкновения на том дне рождения Мозжечков выпил – по его понятиям, немерено – граммов двести водки. Нельзя же было не уважить начальство. Ну и проснулся поэтому ни свет, ни заря от нестерпимой жажды. И, следуя из комнаты на кухню, краем глаза успел заметить, как тащит его любимая женушка его любимые яйца из собачьего гнезда…
Ничего не сказал Филипп Индустриевич. Тем более, что было ему в тот момент нехорошо. Но в глубине души отметил все природное коварство женщин.
Не прошло и двух дней, как появилась в квартире Мозжечковых…
Бруня проснулась в то утро раньше обычного. Вышла сначала на кухню, поставила чайник, а после отправилась в большую комнату, отведенную под питомник, где как всегда и собиралась разжиться яйцами на завтрак и на дневную торговлю. Но вместо привычной морды милого лохматого пуделя встретили ее огромные злые глаза черного, как смоль ротвейлера, а угрюмые брыли угрожающе качнулись в ее сторону. Бруня сделала по инерции еще один шаг. И тогда огромная сука глухо зарычала и двинулась на нее.
– Мама! – вскрикнула Бруня,
А ротвейлериха громко залаяла, но Филипп Индустриевич почему-то не проснулся от всех этих звуков. И Бруня замерла в ужасе, и собака тоже остановилась в полушаге от нее.
Тут Бруня увидела, что щенки ротвейлерихи уже вылупились из кожаных яиц, и она в один миг поняла, что это впервые, и слезы радости навернулись ей на глаза, и Бруня спросила:
– Это твои детеныши?
– Да, – сказала собака,
– И мы теперь все будем рожать яйца?
– Да, – сказала собака.
– И я? – не веря своему счастью, спросила Бруня.
– Ну, конечно, – сказала собака, и тут Бруня догадалась, что все это ей снится.
И произнесла вслух:
– Все это снится мне.
– Нет, – возразила собака.
Но теперь Брунхильда вдруг осознала, что голос раздается из-за спины, и обернулась.
Филипп Индустривечи все-таки пробудился и стоял сзади.
– Бруня, еще совсем чуть-чуть и мы победим эту проблему.
– Ты думаешь? – обессилено спросила Брунхильда.
– Я уверен, – Филипп Индустриевич обнял ее.
А страшная ротвейлериха щекотно ткнулась слюнявой мордой в ляжку и завиляла коротеньким обрубком хвоста.
ВАЛТОРНА
Странное стечение обстоятельств занесло в тот день Михаила Шарыгина в пивной бар «Пена дней». У Петьки в школе отменили родительское собрание, назначенное накануне самым несуразным образом на два часа дня. Словно у всех детей папы и мамы безработные. Анюта из своей библиотеки и отпроситься не сумела, а Михаила отпустили. Начальник лаборатории добрый был по случаю дня рождения и разрешил в институт не возвращаться.
Куда теперь было податься бедному инженеру? Ну, не к жене же в библиотеку. Нет, Анюту свою Михаил любил по-настоящему, но так уж вышло, не любил библиотек. Еще со школьной поры. А когда наукой занялся, норовил все книжки в лабораторию тащить или домой. В библиотеке было слишком тихо, слишком уныло, не работалось ему в библиотеке и не отдыхалось. Ну, куда еще? Домой? Там тоже будет очень грустно одному. Петька, как минимум, часа два проведет на тренировке по самбо. К кому-нибудь из друзей? Среди дня вроде и неприлично заявляться. В кино принципиально не хотелось, во всех трех залах города какую-то американскую муру крутили. В церковь – тоже не тянуло, хотя вот она рядом, и с батюшкой – отцом Евлампием, интеллигентнейшим человеком – знакомы не первый день. Но нет, не то настроение.
Вот музыку бы Михаил сейчас послушал. Серьезную какую-нибудь. И городская филармония тоже недалеко, да кто ж ему там в три часа дня сыграет? А таких друзей, чтоб на репетицию пустили, вроде нет пока…
В общем, размышляя о музыке, как раз и уперся Шарыгин взглядом в вывеску пивбара. Самого знаменитого в городе. Вывеска-то в целом незамысловатая, но и не простая. Между словами «пена» и «дней» – мужской портрет в овале. Гравюрный, достаточно условный, однако выполненный небесталанно. По поводу этого портрета много споров было, в городской газете викторину устраивали, а однажды даже провели на местном радио интерактивный социологический опрос. Результаты получились любопытные.
Большинство почему-то утверждало, что бар остался со времен голливудских съемок в Мышуйске, что выстроили его американцы по чертежам классического салуна на Диком Западе. (Одно время бар действительно имел внутри именно такой вид – деревянное все, створки низких дверей туда-сюда болтаются, невысокая сцена для выступлений…) Так вот. Основная часть ответивших уверяла, что бар носил прежде простое название «У старика Джо», а стало быть на портрете этот самый Джо и нарисован. По поводу современного названия приверженцы голливудской версии ничего внятно объяснить не могли, мол, в наше время чего только не переименуют.