Мышуйские хроники (сборник)
Шрифт:
Зато другая группа респондентов солидно, со знанием дела излагала, де, еще в прошлом веке основал в городе Мышуйске этот бар некто Джон О’Пеннадни, приехавший в Россию из Дублина, над входом, разумеется, этот ирландец и был изображен. Ну а на заре советской власти, когда от всего иностранного отказывались, переименовали ничтоже сумняшеся в близкое по звучанию – «Пена дней».
И только три человека опознали в портрете французского писателя Бориса Виана, из чего ясно следовало, что бар назван в честь его знаменитого романа «Пена дней». Шарыгину именно последняя версия казалась самой убедительной, так как Анюта по его просьбе разыскала в библиотеке портрет
Хозяин, кстати, тоже был личностью экстравагантной. Начать с того, что носил он итальянское имя Марио и арабо-грузинскую немыслимую фамилию Абдуллашидзе. А кроме того в его правилах было время от времени капитально изменять внутреннюю обстановку в баре (при неизменности вывески). То попадал клиент в американский салун, то в мрачное сырое подземелье, в каком древние викинги лакали свой мутный эль, то встречал посетителя чистенький уют ирландского паба, а то ударял в ноздри кислый запах совкового гадюшника. И мелодии под сводами «Пены дней» звучали все время разные. Поговаривали, что в последнее время Марио вернулся к истокам, к классике, вот Шарыгин и решил зайти. И пивка хлебнуть, и музыку послушать.
Но, кажется, на этот раз, он попал не совсем туда, куда хотел. Народу конечно немного в неурочное время, потому накурено не слишком, и Абдуллашидзе, как всегда, приветлив, любезен, но вот обстановочка… Вместо официантов – автопоилки вдоль стен. У входа бабка жетоны продает. Пол мокрый и грязный, дээспэшные столешницы, крытые пластиком, вздулись по краям, потрескались, а стулья все ржавые, колченогие. И звучит, конечно же, классика, да только советской поры: Дунаевский, Хренников, Родион Щедрин. Ну, ладно, уж зашел, так зашел.
Купил жетон за десятку, не глядя, нашарил кружку, наполнил и двинулся в дальний уголок. А там – то ли случайно, то ли Шарыгин подсознательно искал кого-то в этом роде – одиноко располагался за столиком весьма странного вида человек. Пива перед ним не стояло, зато сидел он в обнимку с футляром от музыкального инструмента.
И почему это Михаил сразу решил, что не с инструментом, а от инструмента? Ах, ну да! Он же не первый раз этого чудака встречает, который по всему городу со своим футляром бродит, и вот когда носит его, болтая в руке, тогда и становится понятно, что инструмент внутри отсутствует, только воздух один. А как это может быть понятно? Такой ли уж тяжелый инструмент в этом довольно скромном по размеру футляре? Что там может лежать: кларнет, саксофон, валторна?
От размышлений оторвал Шарыгина сам гражданин с футляром:
– Ну что, будем знакомиться? Кирилл Мефодиевич Симфонякин, бывший музыкант местной филармонии, а ныне скромный гардеробщик и уборщик там же.
– Шарыгин, Михаил. Инженер-системотехник, действующий, – отрекомендовался Михаил, раз уж товарищ так ценит информацию о профессии.
Потом спросил, чтоб как-то завязать разговор:
– А пива пить вы не будете?
– Да-да, конечно, – словно проснулся тот.
Быстро раскрыл свой футляр, извлек оттуда красивую немецкую кружку с надписью «Гамбург Ганзаштадт», а следом и пару отличных воблин.
По форме внутренней выемки в очень необычном, кстати, красновато-розовом материале, Шарыгин, неплохо разбиравшейся в музыке, догадался, что футляр ранее хранил в себе именно валторну. И спросил, не скрывая желания блеснуть эрудицией:
– А что это вы пивную кружку вместо валторны в футляре носите?
Получился выстрел в пустоту.
– Гигиена – прежде всего, – ответил Симфонякин, как бы пропуская мимо ушей ключевое слово «валторна». – Вот вы, например, из здешней баночки цедите… – И Шарыгин с удивлением обнаружил лишь теперь, что в руках у него действительно не кружка, а цилиндрическая четырехсотграммовая баночка из-под болгарских стерилизованных огурцов времен социализма. (Ну, Абдуллашидзе! Ну, мастер на спектакли!) – …а кто вам сказал, что она вымыта и дезинфицирована как следует? А-а? То-то же! Но вообще-то это личное дело каждого, где ему бытовичок подхватывать: в поликлинике, в борделе или в пивнухе. Извините, дорогой товарищ, но я до филармонии в городской санэпидстанции работал и знаю, между прочим, не понаслышке, что уже отмечены случаи передачи СПИДа через слизистую оболочку глаза.
– Глаза? – удивился Шарыгин. – А разве пиво глазами пьют?
– Да нет, конечно, – улыбнулся Кирилл Мефодиевич. – Это я вам так, для общей эрудиции сообщил.
И пошел наполнять свою гамбургскую кружку. И что характерно, футляр потащил с собою, не рискнул расстаться с дорогим предметом.
Тут Михаил и понял окончательно, что новый его знакомый не случайно пропустил мимо ушей слово «валторна». Видно, слишком много оно для него значило.
Вернулся Симфонякин быстро. Поставил на стол кружку с зеленоватой пенистой жидкостью и сказал:
– Я вижу, вы предпочитаете «Жилохвостовское классическое»?
– Да, – сказал Шарыгин, – в вопросе пива я типичный ретроград.
– А все-таки. Как относитесь к «Капустному крепкому»?
– Это в котором, вместо хмеля вымоченные в спирту качанные лопухи используют?
– Ну да.
– Отрицательно, Кирилл Мефодиевич. Я вам как химик скажу, молодежь ищет в них галюциногенные эффекты.
– Интере-е-есно! – протянул Симфонякин. – Вы химик и одновременно системотехник?
– Ну, почти, – смутился Шарыгин, отмечая цепкую память собеседника.
Ведь химиком-то он был в далекой, совсем другой жизни, и в планы его совсем не входило вспоминать об этом теперь, просто вырвалось непроизвольно.
– А вы, я вижу, любитель «Мышуйского изумруда»? – вежливо поинтересовался Михаил, уводя разговор в сторону.
– О да! Неповторимый аромат.
– Трудно спорить с таким утверждением. Но, на мой взгляд, там все-таки слишком много разной травы.
На том разговор о пиве сам собою увял, и подошло-таки время поговорить о музыке. Шарыгин начал издалека:
– А вы хоть знаете, что означает само слово «валторна»?
– Аск! – удивил собеседника Симфонякин, ведь внешне он не только на музыканта не походил, но и на работника санэпидстанции с трудом смахивал, тянул максимум на бригадира слесарей. – Слово «валторна» происходит от немецкого Waldhorn – лесной, то есть охотничий рожок. И, между прочим, молодой человек, я с юных лет страстно любил охоту, с армии еще. А служить мне пришлось, прошу заметить это особо, в войсках связи, то бишь радистом отбарабанил я полтора года после учебки. Потом остался на сверхсрочную, и вот уже в звании прапорщика был фактически егерем, ведь часть стояла в тайге, а там дивные охотничьи угодья. Уж не знаю, как из Москвы, а местные обкомовские регулярно приезжали пострелять крупную дичь. Впрочем, из-за вашего вопроса я совсем не о том рассказывать начал.