Мысль превращается в слова
Шрифт:
Соловки
Увели их по санному следу,
Возвратились – забрали коня.
Ни отцу не помог я, ни деду,
Вот и мучает память меня.
Хватит, сам говорю себе, хватит.
Раскулачили – значит, судьба.
Только пусто в душе, словно в хате,
По которой прошлась голытьба.
Нынче всякий и рядит, и судит,
Прижимая ко лбу три перста.
Дед
Ни могилы у них, ни креста.
За отца помолюсь и за деда,
И за мать, чтоб ей легче жилось —
У неё милосердье соседа
На разбитых губах запеклось.
Плывёт над снегами луна,
Как Слово, что было в начале…
А где-то уже – весна
С подснежниками и грачами.
А где-то сосулечья звень…
А где-то на лицах веснушки…
И реки наполнены всклень
Водой из небесной кадушки.
И скачет апрель на котах,
Охотясь на кошек глазастых.
И женщины тонут в цветах —
И больше всё в белых и красных!
И в храмах негромко поют,
Воскресшего днесь воспевая…
И я здесь не праздно стою,
А крестик в руках согреваю.
«Крикливее стали вороны, и тени длиннее…»
Крикливее стали вороны, и тени длиннее,
И солнце сегодня – точь-в-точь! —
заржавевший пятак.
Но осень в Дивееве – осеней всех осеннее —
Мне на слово можно не верить, но именно так.
Она голенаста, сутула – почти некрасива.
(Под небом дырявым— откуда иные слова?)
Она, как с похмелья жестокого дюжина пива:
С утра – помогает, к обеду – кувырк голова!
Да что голова, если всё естество наизнанку?!
А осень меня допивает по строчке – до дна!
Чтоб ветер пустого – меня! —
как консервную банку,
Таскал по дороге, которой названье – страна.
Чтоб било меня, колотило, секло и трепало
За то, что ввязался в словесную эту игру…
Но я всё равно оглянусь на ступеньках вокзала,
Слезами заплачу и смертью тогда не умру.
«По чёрному – белым, по красному – чёрным…»
По чёрному – белым, по красному – чёрным
Рисует мой сын… Содрогнулась душа…
За всё, что мне раньше казалось бесспорным,
Сегодня не отдал бы я ни гроша!
Усилием воли себя возвращаю
Туда, где ходил по песку босиком,
И жизнь прожитую в песок превращаю,
И рваный башмак наполняю песком…
Хоть смейся, хоть плачь —
Провиденье пристрастно
И в Санкт-Петербурге, и в Караганде…
По белому – чёрным! По чёрному – красным!
Услышь мя, Идущий ко мне по воде!
Караганда
Дождь прошёл стороной,
и вздохнул терриконик —
Сводный брат нильских сфинксов
и сын пирамид.
Смерч подбросил листву на беспалых ладонях,
Зашвырнул чей-то зонтик на мой подоконник,
И умчался в притихшую степь напрямик.
Вечер сыплет крупу антрацитовой пыли
На усталых людей, доживающих век.
Город мой, ведь тебя никогда не любили,
Твои сказки похожи на страшные были,
И кровит под ногами карлаговский снег.
Утопает в грязи свет немытых окошек,
Ночь троллейбусу уши прижала к спине.
Город кормит с ладони остатками крошек,
Прячет в тёмных дворах издыхающих кошек,
А собачники утром приходят ко мне.
На сожжённую степь, на холодный рассвет
Дует северный ветер – гонец непогоды,
На дымящие трубы нанизаны годы…
В этом городе улицы в храм не приводят.
Да и храмов самих в этом городе нет.
Подранок
Юность в отчем краю бесшабашной была —
Наше вам… из карлаговских мест.
Я из дома ушёл, закусив удила,
А очнулся – трелёвка окрест.
Я погнал своё время, пустил его вскачь —
Эка невидаль – лесоповал! —
Ел подёнщины хлеб, пил вино неудач,
Протрезвившись, ещё наливал.
Жил в полярных широтах, где лыком не шит
Каждый первый, кто ставит вопрос…
И узнал, что назойливый гнус не звенит,
А глаза выедает до слёз.
Я бы мог там безбедно прожить много лет,
У чужого пригревшись огня,
И закат бы сумел принимать за рассвет,
И никто не стрелял бы в меня…
«Любил я блатные словечки…»
Любил я блатные словечки
И драки – квартал на квартал.
И жизнь не плясала от печки,
А волчий являла оскал.
Горячий привет космонавтам!
Такими гордится страна!
А я по заброшенным шахтам…
И было мне имя— шпана.
На сцене актёр, но не зритель:
Спектакль, продолжение, срок…