Мысли и размышления
Шрифт:
Резко скакнула вверх и жестокая неприязнь к западной враждебной обывательщине. К ее законной сытости, тупой умиротворенности, пресловутой ухоженности. Наш доморощенный господин почувствовал свою уязвимость, незащищенность перед лицом надвинувшейся опасности со стороны мировой обывательской закулисы. И особенно со стороны США, где, как известно, расположена, вооруженная до зубов, штаб-квартира этой самой закулисы.
Вывод третий: обывателю нашему объявлен тотальный и близкий п…дец. Это печально осознавать, но это так. Все экономисты на это напирают. Все политики об этом говорят. Да и обычные граждане стороной не обходят. Достаточно подойти к кому-нибудь на многолюдной улице и спросить, верит
Доказывает самые худшие предположения и то, что сегодня тех, которые из-за угла выскакивают, все больше и больше. А некоторые уже притомились выскакивать. Они просто не понимают, на каком свете находятся и скоро ли будет так называемое «дно». Им говоря: «дно» достигнуто и погружаемся теперь в его жидкое содержимое. А они не верят. Они чешут в затылке. Они пытаются понять, скоро ли с тяжелым сердцем пересядут на отечественный автомобиль и с какой скоростью, что-то разбрызгивая, станут кататься по этому дну на этом автомобиле. Опустится ли новый «железный занавес». Пропадут ли в азиатской душной дали турецкие курортные берега. Станут ли они ходить в кино, где на экране развернется отечественная драма о передовиках борьбы за скорейший выход из создавшейся катастрофической ситуации. В этой нехорошей обстановке средняя температура по больнице опустится ниже прожиточного минимума, и в родных стенах никто не упустит возможности пообсуждать с женой одну и ту же телепрограмму: «Не плачь, дура ты эдакая. Мы не такое переживали!»
Но все это чепуха. Сущая дрянь по сравнению с нормальными требованиями души. Она ведь, если кто помнит, всегда будет жить. Она всегда будет требовать, изнутри теребить. Ей всегда нужно будет еще что-то, кроме отечественного автомобиля, антикризисных программ, либеральных идей и белокочанной капусты. На то она и есть вездесущая составляющая. На то она и нужна. Бессмертная, но зашуганная душа обывателя.
Мода на кризис
Ходим, танцуем, смеемся, едим, вещички покупаем. Праздники празднуем. Детишек хорошему учим. И прекрасно приспособлены к выживанию в любых ситуациях. Вершиной для нас является принцип: ПЦ уж близится, а кризиса все нет.
Когда же будет?
Сказать нужно прямо: никогда не будет! Тут хоть икрой объешься и шампанским обпейся, а кризиса как не было, так и не будет.
Так что же все-таки будет?
У нас во дворе одна умная женщина есть. Собачка у нее гладкая, компактная, словно крыса на поводке. Так вот эта умная женщина еще при советской власти последний раз на пробку наступила. Мудрости, словом, тетенька необычайной. Чего ни спросишь, на все есть ответ. Она даже еще во время перестройки, а потом и в 1998 году все наперед знала. А теперь и она не знает.
Есть и мужчина у нас во дворе. Он — тоже умный, хотя женщина, пожалуй, поумней. Так ведь и этот мужчина ничего не знает. А при советской власти знал. Я сам к нему за советом ходил. А жил он, знаете, где? Он жил в помещении бывшей насосной станции. Насосы все вывезли, а его оставили. И вот я, конечно, с двумя бутылками водки прихожу к нему. С потолка что-то капает, а сам он на лежаке лежит. Под стулом — сапоги, на стуле — «Беломор». И вот я ему говорю: «Помоги, мол, дядя Андрей, разобраться. ПЦ совсем уж близок или свалить успеть можно?»
Никто из нас, как известно, свалить никуда не успел. Есть отдельные представители, которые успели. Так там, куда они свалили, сразу война началась. Вот и выходит: на кой черт сваливали?
Правда, и у нас без стрельбы не обошлось. Одни стреляли лежа, другие стоя, а третьи с чердаков мочили друг друга. Из гусеничных танков
Хотел я в ту же ночь обидеться на жену, но не обиделся. Зачем на жену обижаться? Пошел к себе. Шампанского выпил, икрой закусил. Дело это, по-моему, очень приятное. У нас все-таки каждому человеку надо уметь шампанское икрой закусывать. Кризис — он ведь в мировом масштабе, или на Марсе, а в моем личном измерении, то есть как я это дело чувствую — ни фига. У нас с ним дороги разные. И вот лежу у себя и с несколько злым таким удовольствием думаю о том, что у меня ведь и любовница есть, и трачу я на нее 200 евро в день, а то и больше. Я потом и машину новую себе купил. Подержанный такой «Ягуар» с металлическим зверем на капоте. Мысль простая: пока кризиса нет, надо, значит, со зверем на капоте успеть купить. И люстру в большую комнату. Люблю я люстру в большую комнату покупать, пока еще кризис в тумане. Пусть висит и эту дуру, мою жену, освещает. Пусть хоть в одних нижних штанах по комнате под люстрой прогуливается!
Вот так всю жизнь и живу в ожидании большого и настоящего кризиса. И тогда жил и потом тоже буду. И солнце для меня всегда восходит на Востоке, а садится на Западе. И весна для меня наполнена блеском витрин, четкостью ценников, цинизмом политиков, международным идиотизмом и щебетом птиц. А какие женщины весной по улицам ноги переставляют! Они, правда, по этим улицам круглый год ноги переставляют. И я, когда проезжаю мимо них на своей новой машине, себе представляю: «А вот если какая-нибудь из них станет моей новой любовницей? Что тогда? Сколько потрачу я на нее в условиях нового какого-нибудь масштабного или глобального катаклизма?»
А в эту бесчеловечную, в эту кретинскую формулу «полный ПЦ» я не верю. Они ее сами у себя на Марсе придумали, вот пусть там и выбираются. Причем здесь я?
Туфли издателя Парусинова
Написание книг и в наше суматошное время — дело исключительно модное. Кризис не кризис, а новые книги читателю подавай. Чем денег меньше, тем пищи духовной надо больше. Поэтому обязательно в каждом уголке страны хотя бы один писатель что-нибудь пишет. В связи с чем почти каждая книга почти каждого такого писателя способна начинаться как-то даже удивительно, если не эпатажно: «Однажды, в студеную зимнюю пору…».
И хорошо еще (и просто гениально), если климат той местности, где создаются эти замечательные слова, благоприятен. Прекрасно, если климат этот отвечает образному содержанию только что воспроизведенной фразы. А ведь может он этому условию не отвечать. Тогда талантливая задумка меркнет и куда-то пропадает. Писатель мучается и орет на жену. Жена рыдает в другой комнате. Писатель с мечтою всё бросить и тихо умереть на заброшенном полустанке ложится на диван. И только под утро убеждается в том, что плен его вечен, и он — безвольный раб своего редкого дарования.