Мысли из-под фуражки
Шрифт:
– Убегайло, ты что, дебил? – удивляется полковник. – А ты сейчас, по-твоему, где находишься?
– Ничего не знаю – мне повестка.
– Так, – говорит полковник. – Даю тебе два дня, чтобы с этой ерундой разобраться. Если что – звони.
Саша к процессу подошёл творчески. Нацепил парадную форму, все значки-регалии на грудь и сияющий, как министр обороны США, приехал в военкомат своего родного райцентра. Идёт по коридорам и призывников пугает. Они думают, что это за ними приехали.
Вот и кабинет военкома. Саша
– Товарищ подполковник, старший лейтенант Убегайло для прохождения срочной службы явился!
И повестку военкому на стол – хрясь!
Военком смотрит на старлея, на повестку, снова на старлея, на повестку. На шеврон части, снова на повестку. Бледнея, понимает, что он действующего старшего лейтенанта в солдаты призвать хотел. Да ещё из ведомства страшного полковника.
– Ты Семёнову уже сказал?
– А как бы я, по-вашему, сюда приехал? Полковник Семёнов мне увольнительную подписывал.
– Твою мать! – хватается за голову военком.
– Давайте так, – предлагает Саша. – Вы мне всё подписываете – и я поехал. Я вас не видел, и вы меня не видели.
Так Саша и не послужил солдатом. Зато когда я увольнялся из армии, он, будучи целым капитаном, обзывал меня дезертиром. Будем считать, что этим рассказом я ему отомстил.
Приключения «косаря»
Слышали пословицу «Солдата куда ни целуй, у него везде… э-э-э, не лицо, короче»? Да простят меня адекватные солдаты, но в первый год своей службы замначальника сан-эпидлаборатории при воинской части я убедился в истинности данной пословицы. А всё из-за рядового Иванова.
В мои обязанности как военного врача эпидемиолога-па-разитолога-гигиениста-микробиолога входило проведение анализов при подозрении на кишечную инфекцию у бойцов. Из-за особенностей микробиологического анализа результаты я иногда выдавал уже после того, как бойца пролечивали антибиотиками широкого профиля и отправляли обратно в часть. Экспресс-анализов у меня в лаборатории не водилось. Точнее, наборы были. Ровно два. Но стояли они в холодильнике, под строгим замком и моей личной ответственностью. Я их принял, заступая на службу, и, увольняясь, сдал.
Но это я отвлёкся.
Иду как-то осенним утром на службу, а на ступеньках лаборатории в скрюченной позе меня поджидает боец.
– Что случилось? – жизнерадостно спрашиваю я.
– Доктор, диза-а-а, – солдат на моих глазах подаёт признаки клинической смерти, изображает судороги и пускает пену изо рта. Ну ладно, с пеной я преувеличил.
– Заходи в лабораторию. Сейчас придёт Людмила Сергеевна, наш средний медицинский сотрудник, возьмёт у тебя мазок, и посмотрим, что за диза.
Боец возвращается с того конца светлого тоннеля только для того, чтобы на четвереньках заползти в предбанник лаборатории.
«Блин, может, аппендицит какой?» – думаю я. Уж очень натурально корчится.
Усаживаю солдата на стул, звоню в медпункт.
– Саша, сэлка беспокоит. Тут от тебя боец Иванов приполз. Подозрение на кишечную инфекцию. Ты его внимательно смотрел?
Интеллигентный старший лейтенант медицинской службы Александр разрожается длинной матерной тирадой. По его словам, рядовой – тот ещё Чарли Чаплин. Обращается в медпункт пятый раз за последние два месяца. Косил на ОРЗ, гипертонию, холецистит, аппендицит, теперь кишечную инфекцию осваивает.
– Но ты его внимательно смотрел? – уточняю я.
– Да я его, б…, куда только ни смотрел! – Саша бросает трубку.
Ну ладно. Осторожно выглядываю в предбанник, где сидит рядовой Иванов. Боец расслабился. Не наблюдая вокруг медицинского и офицерского состава, сидит с блаженной улыбкой и в носу ковыряется.
– Хм-м, – громко говорю я.
Иванов тут же скрючивается в классической позе страдальца, из его горла вырывается стон умирающего.
– Доктор, спасите!
– Тут тебе не реанимация, а микробиологическая лаборатория. Анализ тебя не спасёт, – грозно говорю я. – И вообще, хватит притворяться. Мне твой начмедпункта всё рассказал.
Иванов тут же меняет тактику. Начинает хныкать, в уголках глаз появляются искренние слёзы.
– Доктор, тут такое дело.
И открывает мне душу. Мол, слаб он здоровьем и не силён в кулачных боях, за что чмырят его товарищи по казарме и недолюбливает сержант. И кушать ему всё время хочется, и спать не дают, и матом вокруг ругаются. А душа у Иванова нежная, философская. Писал он в школе стихи, любил девушку, а прямо перед призывом она его бросила. И учился бы сейчас на поэта-песенника, если бы баллов в институт культуры добрал.
Я не знаю, почему Иванова не взяли в кулёк. Я бы его после такого выступления сразу в Щукинское без экзаменов. Как Немирович-Данченко, я сказал: «Верю!»
Эх, погубит меня моя доброта! Через двадцать минут Иванов с довольной мордой сидел в моём кабинете на диване, трескал бутерброды, которые жена сделала мне на обед, и с сёрбаньем прихлёбывал кофе.
Пришла лаборантка, с удивлением посмотрела на борзеющего солдата.
– Всё в порядке, Людмила Сергеевна. Он посидит немного, отдохнёт и в медпункт пойдёт.
– Ну-ну, – лаборантка, жена боевого полковника, помотавшаяся за ним по гарнизонам Средней Азии и Кавказа, смерила Иванова грозным взглядом, от которого он поперхнулся бутербродом. – Смотрите тут у меня!
Иванов бутерброды доел, кофе выпил и принялся болтать. Оказалось, что мы с ним из одного райцентра. Пошли воспоминания о детстве: а в какую школу ходил, а ты Ваську Косого из третьего дома знаешь? Короче, через пять минут я не знал, как Иванова выгнать.
Благо пришла лаборантка и забрала солдата на анализы. А потом пинком выгнала его вон.