Н - 7
Шрифт:
Верная служанка, Мария Андреевна, глухо лязгнула об пол ржавым клинком, неестественно оттянувшим тонкую бледную руку.
Жалобно заорал кот Рокфор.
— Это политика, которой займусь я, — пророкотало в ответ внутри князя, одежды которого обратились в полуистлевший, весь в заплатах, доспех с зерцалом, а глаза загорелись тускло-белым под перекрестьем высокого, измятого от ударов шлема.
И рука в ветхой латной перчатке, протянутая вперед, нежно притронулась к щеке княгини. Сталь мягко приобняли женской рукой и прижались к закованной ладони с искренней любовью.
— Правь, князь мой.
***
За
Крупный мужчина, стоящий подле окна в одиночестве исполинского зала, повел плечами назад и сильнее сжал сцепленные за спиной руки. Лицо его не отражало никаких эмоций, и только в глазах, обращенных к шторму, виделась кипевшая внутри ярость, созвучная непогоде.
Царапнули по золотому шитью кафтана звенья цепи ганзейского пояса, чуть оттянутого вперед круглым медальоном — массивным, тяжелым, собранным и скованного из сотен зачарованных пластин. Не та декоративная пустышка, которую носят другие золотые пояса Ганзы — а полновесный артефакт-на-крови. Полвека Георг Ходенберг, сеньор Любека, мог себе его позволить — во времена, когда государства еще были, как дети: жестокими и легковерными. Как же проще было жить, пока эти дети не выросли и не начали сомневаться в правилах! Словно непокорные подростки, они бежали из-под отеческой руки Ганзы, столбили за собой территории и пытались жить по своим законам — но всякий раз это заканчивалось плохо.
Тонкие губы на резко очерченном лице мужичины изогнулись в легкой улыбке. Непослушных наказывали. Границы стран Европы меняли очертания, а слово Ганзы вновь заставляло трепетать королей и герцогов.
Так когда же, в какой миг, они упустили момент, и еще вчерашние дети стали с насмешкой и жалостью смотреть на Ганзу, как на беспомощных и дряхлых стариков? Ветер за окном взвыл так сильно, что засвистел воздух в щелях оконной рамы.
«Это все последнее столетие», — ответил себе сеньор Любека. — «Эти братья Райт с самолетом, Попов с радио, конвейеры и промышленная революция. Не просчитали».
Не упустили — нет. Ганза внимательно отслеживала все технические наработки, которые сулили прибыль. Им казалось достаточным скупить долю во всех перспективных наработках — Ганза придумала акционерные общества, паи и заразила ими весь мир. Небольшие доли — всего по десять-двадцать процентов — не тревожили владельцев до поры, а щедрое финансирование позволяло патентовать изобретения по всему миру. Четверть всей экономики мира работала на Ганзу, сама того не понимая.
Но потом эти наглые правители посмели присвоить себе связь и полеты, радиочастоты и космос, а крупнейшие компании забрали по праву сильного, возведя номинальных владельцев в титул графов под собственным сеньоратом. Мертвецы — вот кто они, сказал бы Георг парой веков раньше, распоряжаясь отправить карателей, чтобы те изменили порядок наследования в семье зарвавшихся царьков. Но теперь это было невозможно.
Все, что Ганза финансировала и развивала, теперь служило источником власти и денег независимых государств. Нагло отнятое было названо «привилегией императоров», и хранить
Ганза все еще получала свои десять-двадцать процентов от акций, могла влиять на какие-то решения, легко подкупала и запугивала, устраивала махинации и интриги. Но все Золотые пояса отдавали себе отчет, что так выглядит медленное — еще на долгие столетия, но увядание. Никто не обманывался огромными деньгами, которые можно было вечно копить в подвалах. И абсолютно все точно знали, что деньги — это фантом, пустышка, ловушка для простаков. На деньги, после определенной границы, ничего нельзя купить.
Сколь многих, внезапно разбогатевших, он видел в момент пересечения этой грани? Владельцы яхт, особняков, футбольных клубов, остров и красивых женщин, они не понимали, почему им не продают заводы и технологии. И никогда не продадут на эти их бумажки, годные только для яхт и футбольных клубов… И такая же судьба ждала Ганзу — пока еще владельца многих технологий и секретов, артефактов и золота, за которые, в отличии от резанной бумаги, уже можно было купить все.
Но долго ли такое продлится? Если ничего не делать — ответ очевиден.
Сеньор Ходенберг прикрыл глаза, и ветер за окном унялся.
— Людвиг, — произнес он, не оборачиваясь.
И за спиной раздались поспешные шаги личного порученца — отличного, исполнительного, награжденного бессмертием за верную службу. Династий слуг сеньор Любека не признавал — хоть один в поколении, да окажется с изъяном.
— Монсеньор, — Шорох одежд выдал поклон, а уверенный голос выдал необходимую информацию. — Данные давления и температур без изменений на всех континентах. Среднегодовая норма.
Умение предсказывать желания сеньора было профессиональной чертой Людвига. Впрочем, в этом случае много кто догадался, что сеньору интересно — он спрашивал об этих данных трижды в день. И всякий раз из этих трех слабо справлялся с раздражением — скоротечным, но крайне болезненным.
— Где мой Армагеддон? — Сухо спросил Георг Ходенберг у неба за окном, сплошь покрытого снесенными с верхушек деревьев листьями.
— Контрольное время еще не исчерпано, монсеньор. Механизм определенно точно не активируется одномоментно. Кроме того, Борецкие могли соврать насчет ровно двадцати лет… Чтобы все расслабились, монсеньор.
— Не могли. Среди Борецких был наш человек, — приоткрыл он слуге завесу тайны. — Должно быть ровно двадцать лет.
— Контрольное время еще не исчерпано, — упрямо повторил Людвиг.
Сеньору Любека нужен был Армагеддон. Всей Ганзе он был просто необходим — Армагеддон, после которого Ганза займется продажей своего главного товара, изменять которому в угоду технологиям и прогрессу было настоящей глупостью.
Ганза вновь станет торговать спокойствием — в мире, объятом огнем и войной. А для того, чтобы спокойствие снова стало востребованным продуктом, необходимо поджечь мир. И в огне адского пламени конца света подойти на лодке к берегам этих чванливых королей и императоров, протянуть им руку спасения. И когда терпящие бедствие в первую очередь закинут на борт ценные вещи, оттолкнуться от берега и идти дальше.