Н.

Кинг Стивен

Спрашиваю, почему нет, и он отвечает, что не знает. Молчит и смотрит искоса, виновато.

— Ножи я мою только руками. В раковине.

Высказываю предположение, что ножи в пластиковом контейнере нарушат порядок в мире.

— Да нет же! — взрывается он. — Вы понимаете меня, доктор Бонсан, правда, не все понимаете.

Прошу помочь мне понять.

— Порядок в мире уже нарушен. Я нарушил его прошлым летом, когда попал на поле Аккермана. Только я не понимал этого. Тогда не понимал.

— Ну а теперь? — спрашиваю я.

— Понимаю. Не все; но, думаю, достаточно.

Спрашиваю, пытается ли он вернуть порядок или

только не дать ситуации ухудшиться.

Какое невыразимое облегчение появляется у него на лице, расслабляя мышцы. Словно что-то невысказанное раздирало изнутри, просилось наружу, и вот наконец-то произнесено! Я живу ради таких минут. Нет, болезнь от этого не отступит, зато на какое-то время Н. будет легче дышать. Вряд ли он ожидал такого поворота. Обычно пациенты не верят в то, что боль может отступить.

— Исправить я ничего не могу, — шепчет он, — Я могу немного сдержать их… Да, до сих пор получалось.

Вот мы и опять на развилке. Можно спросить его, что случилось прошлым летом — в августе прошлого года, как я понимаю — на поле Аккермана; хорошо подумав, говорю себе, что пока рано. Лучше не буду торопиться и расшатаю корни больного зуба посильнее. Скорее всего эта зараза мучает его дольше, чем кажется. То, что произошло прошлым летом, вероятно, лишь привело механизм в действие.

Спрашиваю о других симптомах. Он смеется в ответ:

— На это уйдет целый день, а у нас осталось… — смотрит на часы, — двадцать две минуты. Кстати, двадцать два — хорошее число.

— Не потому ли, что оно четное? — спрашиваю я.

Он кивает так, что становится ясно: я трачу время на очевидное.

— Мои… мои симптомы, как вы их называете, можно разбить на группы, — поднимает глаза к потолку, — на три группы. Они рвут меня, раздирают мне душу и пронзают ее… Боже мой, боже… пронзают и торчат, как эти сволочные камни на сволочном поле.

Слезы струятся по щекам. Поначалу он, похоже, и не замечает. Просто лежит на кушетке, сплетя пальцы, и смотрит в потолок. Затем протягивает руку к столику рядом, на котором высится Бесконечный Запас Салфеток в коробке. Н. берет две, вытирает щеки, комкает салфетку. Та исчезает в сплетении пальцев.

— Есть три группы, — продолжает он слегка дрожащим голосом. — Счет — это первая группа. Считать важно, хотя и не так важно, как трогать. Есть вещи, которых мне необходимо коснуться. Например, горелки на плите. Без этого я не выйду из дома утром и не лягу спать вечером. Я могу и на вид определить, что они выключены, рукоятки смотрят вертикально вверх, горелки холодно-черные. Нужно потрогать — ведь необходимо удостовериться. Ну и, конечно, нужно потрогать дверцу духового шкафа. Затем я должен потрогать выключатели света, прежде чем выйти с работы или из дома. Вроде мелочь, однако я не отойду от выключателя, не шлепнув его дважды. Прежде чем сесть в машину, я должен четыре раза шлепнуть по крыше. И шесть раз, когда добираюсь до места назначения. Четыре — хорошее число, шесть — просто здорово, а вот десять… десять — это как…

Он не вытер одну дорожку, оставленную слезой. Та пролегла зигзагом от уголка глаза до мочки уха.

— Как встречаться с девушкой своей мечты? — подсказываю я.

Он улыбается приятной усталой улыбкой; улыбкой, которая все реже и реже встает с ним из постели.

— Точно, — соглашается он, — и шнурки ее кед завязаны снизу, чтобы все об этом знали.

Трогает

ли он что-нибудь еще? Я спрашиваю, уже зная ответ. Уж я-то повидал людей, подобных Н., за пять лет практики. В моем воображении эти несчастные — словно жертвы хищных птиц, которые неотрывно их клюют. Птицы эти невидимы для жертв — во всяком случае, пока психиатр (хороший или просто удачливый, а желательно и хороший, и удачливый) не брызнет на их крылья каким-то своим, специальным люминолом и не выставит их на свет. Птицы невидимы, зато такие же настоящие, как и их жертвы. Совсем уж чудом кажется то, что многие невротики умудряются жить нормальной жизнью, несмотря ни на что. Они работают, едят (правда, часто недостаточно или, напротив, слишком много), ходят в кино, занимаются любовью со своими женщинами или мужчинами, женами и мужьями. И все время птицы сидят, вцепившись когтями, и клюют, выдирая кусочки плоти.

— Мне приходится много чего трогать. — И вновь взгляд с усталой приятной улыбкой обращен в потолок. — Проще назвать, чего я не трогаю.

Значит, говорю, хоть считать и важно, трогать важнее. Что же важнее прикосновения?

— Ставить на место, — отвечает он и внезапно начинает дрожать, прямо-таки трястись как пес, брошенный под холодным дождем. — Боже мой!..

Неожиданно он выпрямляется и садится на кушетке, спустив ноги на пол. На столике, рядом с Бесконечным Запасом Салфеток, стоит ваза с цветами. Быстрым движением Н. переставляет коробку и вазу так, что они образуют диагональ. Выхватив два тюльпана из вазы, укладывает их стеблем к стеблю — один цветок упирается в коробку с салфетками, а другой — в вазу.

— Так безопаснее. — Он выглядит неуверенным, потом кивает, словно в уме соглашается с тем, что так действительно безопаснее. — Для всего мира. — Н. вновь неуверен и заканчивает мысль: — Пока, на некоторое время.

Смотрю на часы. Время наше вышло, и, похоже, мы успели много для первого раза.

— Что ж, до встречи на следующей неделе, — говорю я. — Время и место для распугивания летучих мышей остается прежним.

Иногда я превращаю эту шутку в вопрос. В случае с Н. — нет. Он должен вернуться и прекрасно это знает.

— Значит, никаких волшебных пилюль? — спрашивает он.

На сей раз улыбка такая грустная, что нет сил смотреть ему в глаза.

Говорю, что вообще-то должно полегчать — немного позитива никогда не повредит, вам скажет так любой психиатр. Затем советую выбросить весь амбиен и «таблетки с зеленым мотыльком» — я так понимаю, лунесту. Если от них нет толку ночью, то днем они могут лишь навредить. Заснуть за рулем на скоростном шоссе — вряд ли лучший способ решить проблему.

— Согласен, — говорит он. — Доктор, а ведь мы так и не касались причины всего этого. Я ведь знаю, в чем дело…

Убеждаю его, что на следующей неделе мы обязательно об этом поговорим. А пока прошу Н. завести таблицу, поделенную на три части, куда он будет заносить все, что считает, трогает и расставляет по местам. Согласен ли он вести такие записи?

— Да!

Спрашиваю, как бы между прочим, не появлялось ли у него мыслей о самоубийстве.

— Думал, конечно. Нет, у меня так много дел.

Ответ интересный, правда, нельзя сказать, что успокаивающий.

Протягиваю свою карточку и прошу звонить в любое время дня, если опять появятся мысли о самоубийстве. Обещает последовать совету. Честно говоря, они все обещают.