На арфах ангелы играли (сборник)
Шрифт:
– Что? – рассмеялся Юрий.
– Кабачковой, не бойтесь. Моя соседка по комнате ест всё время кабачковую икру и запивает её чаем. Вот иногда в банку с сахаром и попадает немного икры. Мы привыкли уже. Не очень противно, если привыкнуть.
– С вами весело.
Юрий засмеялся и стал прощаться. Вошла без стука Надежда.
– Приличные десять минут прошли. Молодой человек, вас не смутит, если я буду терпеть ваше присутствие лежа?
– Простите, я сейчас уйду, – сказал Юрий и поспешно вышел. Когда Алеся, проводив его до лестницы, вернулась в комнату, Надежда, глядя поверх очков, спросила с издевкой:
– Что, очередной Тарас?
– Хуже. Это родственник. Прости, я в твой сахар случайно кабачки опрокинула. Наблорот, в кабачки сахар случайно высыпала. Вобщем, куплю завтра тебе колбасы, будете с Линочкой напару жировать. Кстати, где эта сводница?
– Поет в холле Окуджаву.
– Не общежитие Физфака, а какое-то хоровое училище, ей-богу!
– Музы любят умных людей и с удовольствием их посещают. Так что за хмырь тебя посетил?
– Он не хмырь. Он сын фронтовика. Его отец и мой отец – двоюродные братья.
– Всё равно, ты его не поощряй. А то ведь они такие – решительные! Особенно так нзываемые родственнички. Сначала они – роднее не бывает, а потом, поминай как звали.
В комнату заглянула Линочка.
– Что, уже ушел? Жалко. По-моему, приятный. – Она оценивающе посмотрела Алесю. – А ты бы вместо балахона носила что-нибудь с пояском. С твоей отрицательной массой очень эффектно будет смотреться. Вот если бы к твоей мордашке да мою фигуру…
– Хватит болтать. Я вовсе не собираюсь с ним разводить флирт. И вообще, оставьте меня в покое, если это не очень трудно.
8
Летом, после сессии, она поехала к бабушке, в Ветку. Однако Сеньки там не было, и впервые Алесе здесь, в самом милом её сердцу месте, стало скучно.
Она уже хотела ехать в Москву, не дожидаясь конца каникул, чтобы спокойно посидеть в библиотеке, походить по музеям, как вдруг пришла телеграмма из Минска – от родствеников Ганниного мужа.
Что, к чему – так и не рзобрались, ясно было одно – к ним скоро будут гости из Варшавы, Марк Прушинский и его жена Барбара. Ни Мария, ни Иван с ними знакомы не были.
И Алеся осталась, чтобы помочь Марии все перемыть, перестирать – кто знает, насколько эти люди к ним едут?
– Можа, ад Брони гэтыя люди? А то як зъехала. Так и нямашака. Што ёй там. У Польщы, медам намазана? Госпади, спаси и сахрани! – часто крестилась она, а Иван только подсмеивался:
– Люди в космос спутники и ракеты запускают, а ты всё крестишься.
– А йди ты, – говорила Мария, продолжая молиться, в тайной надежде вымолить весточку от беглой дочки.
С тех пор, как Броня вышла за „полячка“ – а это случилось через пять лет после их встречи в Гомеле, и вскоре после замужества уехала с ним в Польшу, вести от неё поступали редко.
Прушинсткие приехали на горсоветовской машине.
– Праходьте, гости дарагия! – приглашала Мария их в дом, ведя по чистым половикам, расстеленным до самой калитки по мостику от крыльца. – Уладкоувайтеся у зале, А можа. У спальни луччэй буде?
Гости умылись с дороги, переоделись в домашнее и сели к самовару.
– Я преподаю в университете русский язык, а моя жена – актриса, – начал рассказ Марек. – Мы сюда приехали по делам.
– Так мы радыя вас прынять, – сказала Мария, подавая ему парадную чашку на блюдце.
Марек помешал ложечкой чай и, посмотрев на Алесю, сказал, улыбаясь:
– Так это и есть она, паненака наша? Совсем взрослая краля стала.
– Можа, малака вам прынести? – засуетилась Мария.
– Дзенкуе, дзенкуе. Будем чай.
– Вот, возьмитье щипчики для сахара, – вмешалась в разговор Алеся, передавая Мареку прибор.
– Дзенкуе, дзенкуе, – кивал головой он, всё ещё продолжая разглядывать Алесю. – Краля, вылитая краля… Дзенкуе…
– Не ма за цо, – поклонилась Алеся, чувствуя, однако, некоторе смущение.
Иван так и подмывало рсспросить Марека про студенческие волнения, но Мария грозно на него смотрела, и он не осмелился тревожить гостей своим любопытством.
– А як жа наша Броня там? Ти ведаете што? – спрсила, наконец, сама Мария.
– Броня, о! У Брони муж получил увечье. Лечится. Голову повредили.
– Пятра? А хто ж яго так? – заплакала Мария. – И чаго яны туды паехали? Век деуке не вязе… сама яна хоть жывая?
– Молите матку боску, жива осталась.
Иван встал и широкими шагами начал мерить залу. Поскрипывали масницы, и только этот звук нарушал тяжелую тишину, зависшую в комнате.
– Няхай дамоу едуть, – сказала Мария, всё ещё плача. – Чаго там сидеть, у гэтай Польщы?
Снова молчали, молчали долго, пока Марек не нарушил тишину вопросом, обратившись по-польски к молчавшей до сих пор Барбаре. Она встала и, позвав знаками Алесю, вышла с ней из комнаты:
– Як длуго замежа пан и пани позостать у нас? – спросила Алеся, когда они вышли с гостьей во двор.
– На килька тыгодни, – ответила Барбара, улыбнувшись. – Чи зна пани ензык польски?
– Розумем трохэ.
– Якей пани народности? Чы пани ест полякем?
– Естэм росьянко. Ойтец россъянинем, мама бялоросъянко. Пани се помылила – естэм росъянко.
– Але ж! Пробачте. Пшепрашам…
– Як се пане чуе?
– Дзенкуе. Добже. [1]
– Как долго пан и пани смогут у нас остаться?
– Несколько дней. А что, пани знает польский?
– Немного понимаю.
– А какой пани национальности? Пани полька?
– Я русская. Отец русский. А мама белорусска. Пани ошиблась – я русская.
1
польск.