На арфах ангелы играли (сборник)

Миронова Лариса Владимировна

Однако, как ни быстро они проехали, Наталья Васильевна всё же успела разглядеть их лица – это были Жека и её муж.

И тут внезапно всё вспомнилось – были, были же предвестники! Как это она не догадалась!

Досада на себя самоё всё усиливалась. Вот ведь ворона!

Как-то раз, это было воскресенье, Соника пришла после службы и сказала недовольно:

– На меня Жека смотрела, когда в хоре пели.

– Ну и что? – ответила Наталья Васильевна, гладя девочку по волосам. – Вы рядом стоите в хоре, вот она и посмотрела. Наверное, прислушивалась, правильно ли ты поёшь.

– Нет, она не просто смотрела. Она специально смотрела! – настаивала Соника.

– Как это – специально?

– Специально – и всё, не знаю, как тебе это объяснить.

– Не бери в голову, – успокоила её Наталья Васильевна, не придавая этому наблюдению Соники ровно никакого значения.

Но теперь вот из памяти выплыла ещё одна картинка. Они возвращались с речки и навстречу им из своего дома вышли Жека и её муж. Жека, как всегда – любезно и приветливо, поздоровалась, а её муж просто кивнул. И в этом бы не было ничего особенного, если бы не его странный взгляд. Да, верно Соника говорит! Это был специальный взгляд!

В нём, этом взгляде, не было любопытства или безразличия, вообще не было никаких иных чувств, кроме одного – специального интереса.

Да, так смотрят на объект, с которым предстоит работать! Изучающе и в то же время – вполне безразлично, без всяких эмоций. То есть – специально.

Она тогда подумала, что он, возможно, слегка пьян или просто такой вот от природы. Но теперь ей было ясно, что это совсем другое… Другое, да! Но что именно?

И вот опять промашка – всё прошло мимо! А ведь наблюдательный человек обязательно задумался бы и над тем случаем, когда Жека вдруг заявилась к ним домой уже под вечер, без приглашения и без повода, просто принеся банку молока. Молоко, с тех пор, как у Маши не стало коровы, им привозила матушка. И Жека это должна была знать, потому что молоко стояло в машине, а из церкви Жеку всегда подбрасывал батюшка, и Жека ехала вместе с ними, мимо их дома, который стоял недалеко от шоссе. И она не могла не видеть, как матушка передаёт банку с молоком. Конечно, знала, но зачем-то принесла ещё и своё.

– Возьмите, возьмите! Свежее! – говорила Жека, выставляя банку на ступеньки. – А ты меня в дом пригласишь? – обратилась она почему-то к Сонике. Там собак нет? – говорила она, заглядывая в сени.

– Нет, там собак нет, – ответила Наталья Васильевна, но осталась сидеть на крылечке и в дом не пригласила.

Жека вытягивала шею, пытаясь разглядеть что там, в сенях, но в дом так и не пошла вслед за Соникой.

Вскоре выяснилось – она пришла с предложаением поменяться квартирами. Наталья Васильевна и Соника переселяются в Жекин дом у большой реки, а Жека с мужем – в их московскую квартиру.

Наталья Васильевна даже не стала обсуждать это предложение, настолько оно было абсурдным. Просто сказала, что их вполне устраивает и этот домик, на плотине.

Жека пригласила приходить к ней в гости, отказалась взять деньги за молоко и ушла, ещё раз спросив, нет ли собак, а назавтра принесла ещё и банку клубники.

Этот неожиданный позыв дружбы на пятнадцатом году проживания в селе должен был её насторожить. Но нет – не насторожил и не встревожил. Просто в очередной раз подумала: «Господи, сколько же здесь хороших и сердечных людей!». И ей даже стыдно стало за то, что она не то чтобы недолюбливала, сама не зная за что, Жеку, но почему-то всё же не испытывала к ней душевного расположения. Жека не делала ничего плохого, её невозможно было хоть в чем-то обвинить, не впадая в голословие, но по селу, между тем, ходили упорные слухи о Жекиных, злодеяниях. Опять же, и этому у Натальи Васильевны было свое оправдание – молодая красивая женщина, да ещё и не местного происхождения. Жека переехала в Берендей за год до неё из соседнего села.

Так, так, так… Ворона, ворона и есть!

Воспоминания завертелись с кинематографической быстротой.

А этот случай на базаре? Когда Наталья Васильевна встала в очередь за Жекой и та, случайно обернувшись, побледнела, заметив её рядом, и буквально отпрянула? То есть повела себя так, как если бы очень чего-то боялась.

А разговор на почте? Тогда Наталья Васильевна пришла продлить страховку, и страховой агент, Храпунова Лена, тоже всегда улыбчивая и приветливая, вдруг с пол-оборота взялась хамить. А всего-то было – Наталья Васильевна попросила её заполнить страховое свидетельство по всем правилам!

– Да ладно выдуриваться, – сказала Лена, разозлившись, что пришлось переписывать квитанцию. – Это у вас в Москве свои правила, а у нас – другие. И мы Москве не подчиняемся.

– А кому же это вы подчиняетесь, в таком случае? – заинтересовалась Наталья Васильевна, страшно удивленная вольнодумством всегда политкорректной Храпуновой.

– Подчиняемся Поволжью, вот кому, с вызовом, полным достоинства, ответила Храпунова.

– Это что, теперь такая страна отдельная есть? Поволжье? – пыталась отшутиться Наталья Васильевна, но Храпунова шутки не приняла и, раздраженно выписав новое страховое свидетельство, сказала уже почти откровенно грубо:

– Ещё пятьсот.

– Это с какой стати? – удивилась Наталья Васильевна такому внезапному повышению страховой стоимости своего неврачного домика.

– Ноне переоценка была, вот с какой.

– А что ж сразу не сказали, когда первое страховое свидетельство писали, ту самую филькину грамоту, по которой уж точно никто бы ни копейки не выплатил? – спросила Наталья Васильевна, внимательно сравнивая оба бланка.

– Давайте сюда, – сказала Храпунова и резко выхватила у неё из рук первый бланк, смяла его и засунула с карман. – По нашим страховкам, чтоб вы знали, все, у кого дома сгорели, получили полную стоимость. Выплатят и вам, если что. – И, угрожающе сощурив и без того узкие, заплывшие глазки, яязвительно добавила: Говорите свой московский адрес!

– Пожалуйста, – сказала Наталья Васильевна и продиктовала. Московский адрес был в сельсовете, в договоре на покупку дома, который лежал в сейфе. Храпунова, конечно, при желании могла с ним ознакомиться, но сейчас этот адрес вписывался в бланк, в который могли заглянуть многие.

Когда Храпунова ушла, даже не сказав «до свидания», Наталья Васильевна, спросила у начальницы почты, единственной свидетельницы этого разговора:

– А что такого страшного в том, что она записала в бланк мой московский адрес?

– Да кто его знает, – уклончиво ответила девушка, громко постукивая молоточком с печатью по кляксам сугруча. – Вон в прошлом году одна москвичка, помните её, в панаме ходила, толстая такая, во вьетнамках на носки, так она сказала свой адрес соседке, чтобы в гости её что ли пригласить, не знаю, зачем… А потом её, эту панаму во ввввввьетнамках, в своей же квартире московской и убили. Убили и ограбили, всё вынесли подчистую. Вот такое дело было. А пожары тут каждый год горят. Пять-шесть пожаров за год – это уж обязательно, – сказала она, посмотрев в окно. – Вон у Жэки дом два года назад сгорел, когда она в отпуск уехала, да по-хитрому сгорел – корову сестра к себе в хлев забрала, мебель, холодильник, всё, что было хорошего, тоже к сестре перевезли, оставили какую-то рухлядь, потом следователю показывали железки от старого холодильника, который с помойки принесли… На сто тысяч дом застраховали и всё получили!