На арфах ангелы играли (сборник)
Шрифт:
Они по узкой, петляющей тропке взошли наверх. Оттуда был хорошо виден горящий дом. Всё строение уже охватилось пламенем и пустые окна без стекол как-то нелепо и бесстрашно глядели сквозь разделявшиеся волны огня.
И тут у неё заболело под левой лопаткой, и потекла эта резкая внезапная боль по всей спине. Не по лесу, по людям боль ходит, – почему-то пришло на ум присловье, не раз слышанное ею от старой Клани.
Потом так же внезапно отпустило.
Они повернулись к ручью. Ещё были смутные тени, ещё луна блестела в реке, но утро уже настойчиво вступало в свои законные права. Вода в ручье весело журчала, рыбья мелочь беспечно серебрилась на зыбкой глади, иногда в густых зарослях камыша что-то глухо шлепало и трепыхалось, но потом всё снова стихало и слышалось лишь веселое журчанье сильного в этом месте течения.
– Ты подожди здесь, а я схожу, посмотрю, что там у нас в доме творится. Хорошо?
– Хорошо, иди, – согласилась Соника, отчаянно зевая.
В дом незваные гости не заходили, это было видно сразу. Внезапный беспорядок, сотворенный ночью, при живительном свете утра выглядел как-то нарочито, даже театрально.
Наталья Васильевна наскоро прибралась, поправила постели и, захватив ведро, побежала к ручью.
Котята действительно сидели на крыльце бани и сонно таращили на неё глаза. Она взяла их на руки и засунула под свитер, тесно прижав продрогших малышей к своему животу. Потом, помахивая ведром, бодро сбежала по тропке вниз.
Девочка спустилась с обрыва и стояла у ручья, протянув правую руку вперед, словно хотела осторожно потрогать воду. Наталья Васильевна, несколько минут понаблюдав за ней молча, подошла к ручью тихо, почти бесшумно, но Соника почувствовала её приближение и, обернувшись, шёпотом спросила:
– Там никого нет? Они больше не возвращались?
– Нет, больше никто не приходил. Тебе не холодно?
– Нет, совсем нет.
– Что ты там увидела? В ручье? Рыбки играют?
– Нет, я не рыбок разглядываю. Знаешь что, даже не знаю, как тебе сказать… Мне кажется, ручей журчит фиолетовым цветом. Как си бемоль мажор, понимаешь?
– Не очень.
– Ну, это же просто – вода журчит, и это журченье синее и красное! Это очень-очень красиво! А когда он журчит в соль мажоре, то это всё салатово… Зеленое и салатное, понимаешь? А ты видишь? Нет? Тогда закрой глаза и прислушайся! Ну? Ну же?
– Это, скорее всего – от усталости, – ответила Наталья Васильевна, обнимая девочку. – Чрезмерное раздражение зрительного нерва или что-нибудь в этом роде.
– Ну, нет же, нет! Какая ты скучная! Это журчанье ручья такого цвета! Ну, прислушайся получше – видишь теперь? Видишь?
Ольга Николаевна покачала головой.
– Нет, не вижу, но такое вообще-то может быть. Ученый-физик объяснил бы это так. Информация о мире передается звуком – музыка, и ты это понимаешь, может всё рассказать и о человеке, и том, что вокруг него происходит. Но для этого нужен воздух. Потому что звук – это колебание воздуха.
– Так вот почему люди живут на планете, а не на какой-то звезде!
– Разумно. На планете есть атмосфера. Но и свет тоже передает информацию – уже без вмешательства человека.
– И без воздуха?
– Да, конечно.
– Даже в космосе, в полном вакууме?
– Естественно.
– Батюшкам на проповеди как-то говорил, что Слово и Свет – имена Бога, – почему-то шепотом сказала Соника.
– Это образ. И он всем понятен. Но в мире науки об этом явлении говорят на другом языке. Звук и свет – колебания разной частоты, но взаимосвязанные очень прочно.
– Я видела картину, на которой были только цвета. И никакого сюжета. Это тоже информация?
– Конечно. Был такой художник – Пауль Клее, его называли мастером зашифрованной цветной композиции. У него был сказочный, совершенно фантастический, художественный язык, на котором он и поведал людям о своём видении мира. Он хотел понять, как соотносятся форма и цвет – и писал картины-загадки. А уже готовую картину он разрезал на части, и потом вновь собирал, как мозаику. Получалось такое беспредметное художество…
– Как в музыке инвенция? Её ведь тоже можно «разрезать» на кусочки и «собрать» готовую пьесу из них, да?
– Тебе виднее. Ты ведь музыкант, а я – всего лишь писатель. Так вот, о художнике Клее – он мечтал поймать в ловушку смысл цвета. Он хотел найти шифры, скрытые в живописи, в цвете, с помощью которых можно было бы понять и расшифровать все тайны мироздания.
– Здорово! Ну, просто классно! Но, я думаю, – она снова перешла на шёпот, – Бог этого не допустит! – сказав это, она запрыгала от радости. – Если совсем не станет тайн, будет очень скучно и неинтересно жить, правда? Но почему же все-таки этот Клее тогда не догадался, что краски связаны с музыкой? Он или кто-нибудь другой?
– Есть и такие догадки. И, заметь, немало людей на эту тему думают. Но не все люди видят цвет музыки. Вот в чем причина. Потому что нельзя с человеком обсуждать то, что ему неведомо. И невидимо им.
– Я тоже раньше не видела. И не ведала. А потом что-то случилось чудесное…
– Поздравляю.
– Я… Значит, я стала ведуньей?
– Ну почему же? Можно сказать и по-другому – ты стала сведущей. Это нормально.
Девочка замолчала и, закрыв глаза, сосредоточенно прислушивалась.
– Жалко.
– Ты не замерзла, Соника?
– Нет, мне совсем не холодно. – Она наклонилась к ручью. – Знаешь, и так тоже видно. Видно, что ручей цветной! Какой он красивый!
– В каплях воды преломляется свет и разлагается на свои цветные составляющие.
– И получается радуга? Мостик, по которому ангелы спускаются на землю? Так ведь?
– Пусть так. Ну-ка, ну-ка…
Наталья Васильевна взяла девочку за руку, притянула к себе.
– А что это с твоим платьем? – спросила она.
– А что? Что такого? – всё ещё улыбаясь счастливой улыбкой, спросила как-то рассеянно Соника.
– Оно село, как-то странно село. И под мышками треснуло, ну-ка, повернись ко мне. О-ё-ёй!
Соника одернула платье, но длиннее оно от этого не стало.
– Господи, да что это с тобой?
Наталья Васильевна схватила девочку за руку, притянула к себе.
– Что это с тобой? – спросила она, в свою очередь, удивленно разглядывая Ольгу Васильевну. – А ты какая-то маленькая стала. Мы теперь с тобой почти одинакового роста. Давай меряться!