На арфах ангелы играли (сборник)
Шрифт:
– Ты нас увидела из окна? – спросила Наталья Васильевна, – обнимая и целуя Дусю.
– Я видела, только не поняла, что это вы. Думала, соседка, невестка Кланькина, с дочкой, у них тут, в этих местах, сродники живут. Думала, пожар смотрят. От моего дома видно, вот и пришли. А что ж вы не постучали в окно?
– Мы стучали в калитку, но несильно, – оправдывалась Наталья Васильевна, с приятным удивлением отмечая, что Дуся за эти десять лет размолвки, непонятно как и почему произошедшей, не только не постарела, но и стала как будто моложе. – Ты просто красавица какая-то сделалась! – сказала она Дусе, снова крепко обнимая её.
– А, ну тебя! – отбивалась Дуся, смущаясь похвалам и тоже радуясь встрече. – Пойдемте к нам, Лексей один там остался.
– А что – болен?
– Болеет который год, – вздохнула Дуся. – Еле ходит, ноги совсем отказывают. Раньше тоже плохо ходил, всё больше на мотоцикле ездил, а теперь вот и на мотоцикл не садится. В лесу, на вырубках ещё когда надорвался! А теперь вот и сказалось это к старости.
– Теперь ты свободно бегаешь по селу, я вижу, – одобрительно сказала Наталья Васильевна, отмечая и другие приятные перемены в своей товарке.
– Теперь бегаю, а он – дома сидит.
– Всё наоборот стало…
– Ну да, а то как же нам жить? Я не всегда такая была, какой ты меня видела десять лет назад. В молодости я боевая была. Огонь! А потом вот он ревновать стал – с чего, сама понять не могу. В себе, что ли, засомневался… Не знаю.
– Так и сколько же лет ты в заточении просидела? – спросила Наталья Васильевна, снова обнимая свою приятельницу.
– Пожалуй, что лет двадцать. Со двора – ни на шаг. Только вот на речку, что рядом, бельё полоскать ходила, и то он на лавке сидит и смотрит. Всё сторожил как бы какой мужик взглядом не… грёбнул. (Тут она, искоса глянув на Сонику, употребила для смягчения ситуации слово из местного лексикона – эвфемизм на тему ненормативной лексики, и это тоже было удивительно – Дуся никогда раньше вообще не ругалась, даже как-нибудь совсем невинно.) Нитки на ночь ко всем калиткам в саду привязывал, проверял, не приходит ли кто, когда я ночью на двор бегаю…
– Любовь, – сказала Наталья Васильевна.
– Любовь, – сверкнула глазами Дуся. – Сколько крови моей выпил он этой любовью! Теперь вот сидит, в окно смотрит. Жалко его, – вдруг сменила тональность Дуся. – Помрет – как жить одна буду?
– Ладно тебе – помрет! Молодой ещё.
– Молодой, как же, восьмой десяток пошел, – сказала азартно Дуся, а Наталья Васильевна подумала, что ещё не известно, кто кого больше ревновал – он Дусю или Дуся – его, раздувая пожар взаимной ревности бесконечными рассказами изредка забегавшим к ним домой бабам о своем тиране-муже.
– Как хорошо, что ты все-таки вышла! Я так рада, так рада тебя видеть! – говорила она Дусе, поглаживая её руку. Эта дурацкая ссора…
– Пустое, – махнула рукой Дуся. – Это Райкино дело, я потом уже узнала. Пустила брехню, что ты семью нашу хочешь разбить. Ну не дура ли? Так что ж мы стоим, пойдемте к нам, всё равно Лексей не спит уже, – сказала она, беря Сонику за руку. – Пойдем ко мне чай пить, шустрая?
– Пойдем, – тотчас же согласилась Соника, тоже внимательно разглядывавшая Дусю. – Мне очень нравится ваш дом. Я хочу посмотреть, какой он внутри.
У Дуси их ждал стол, уставленный угощениями, – но это было угощение из магазина, Дуся, похоже, теперь уже не так часто пекла в печи свои безумно вкусные плюшки-улитки или просто блины. Над столом свисала с потолка неяркая лампа без абажура. Под ней ярко сверкали дочиста намытые и прожаренные в печи чашки на белых блюдцах, посередине стола красовался сочный, темно-желтый ананас, рядом лежали две пачки хорошего печенья. С краю стояли два графинчика и рюмки.
– Выпьем за встречу? – сказала Дуся, беря в руки один из них.
– А что это?
– Абсент, – отозвался из спальни Леша. – Сам готовил, один на мяте, другой на полыни.
– С ума сойти! – засмеялась Наталья Васильевна. – Напьемся вусмерть. Жалко, сыр из дома не прихватили.
– Сыр есть, пошехонский. Свежий вчера купила. Идёт?
– Дуся, ты меня просто балуешь! Так давайте же выпьем за встречу!
– Сначала руки-ноги мыть, – скомандовала Дуся, притворяя дверь в спальню и наливая воду в чистую большую миску. – Мойтесь, мойтесь, не жалейте воды, речка рядом. Я, бывало, сяду вечером ноги мыть, по часу моюсь, а то и больше, Лексей придет и вот ворчать – ну что ты плещешься, как вутка…
– Господи, у тебя всё так же хорошо и красиво в доме! – похвалила Наталья Васильевна Дусю.
– Чисто, да не очень, – сказала Дуся. – Потолки уже полгода не скребли, какое там – чисто!
Потолки в селе скребли ко всякому празднику – а их в году немало. Приходили компаниями – сегодня у одной, на завтра – у другой скребли потолок. Одному человеку с такой работой и за три дня не управиться. А потом кучку «поскребышек» выкладывали на дороге, перед домом. У какого дома кучка повыше, там и хозяйка – самая чистюля. Кто крыльцо в субботу не отскоблил добела, того сельские остряки достанут до печенок. Грязи бой давало всё село.
– Дуся, ну как вы умудряетесь быть такими чистюлями – при таком количестве грязной работы? – ни одной несвежей или застиранной тряпки в доме, всё просто сияет чистотой!
– Это – привычка, – подал голос из спальни Леша. – Дитё с пеленок приучали к чистоте. Знаешь, как наказывали за каждое пятнышко на одежде? Хорошо жили, вот и привыкли навек к чистоте.
– Говорила же – не спит, – сказала, улыбаясь, Дуся. – Это Наташа с девчонкой. Они под палисадником сидели, оказывается.
– Я ж говорил! – снова подал голос Леша, выходя на кухню при полном параде.
– Оделся уже, когда успел? – ругала его нежно и любовно Дуся. – Лежал бы уже, ночь какая!
– Лягу, лягу, я только покурить выйду в сени.
– Да ты здесь уже кури, – милостливо разрешила Дуся.
– Спать плохо будет, – сказал Леша и вышел в сени.
Он постарел, похудел и весь как-то сжался, скукожился. И только глаза его были всё такими же молодыми и ясными. Да ещё голос – такой же звонкий, с множеством переливов тембровых оттенков.
– Жалко его, сил нет, – сказала Дуся, смахивая слезинку со щеки.