На берегах Невы
Шрифт:
— А здесь вот написано то, что касается тебя, мой друг, — сказал Майданский.
Газета была прислана мне для передачи членам Учредительного собрания.
В заметке говорилось: «Все члены Учредительного собрания должны немедленно прибыть в город Уфу. Возобновление Учредительного собрания намечено на август 1918 года в Уфе».
— Это означает позади чехословаков, — объявил Майданский.
— Но как? — я был ошарашен.
Как кто вообще может добраться до Уфы? На границе с Сибирью, тысячи вёрст территории, контролирующейся большевиками.
— Трудно, мой друг, но не невозможно, — и он подбадривающе улыбнулся.
Я решил сразу:
— Я еду. Это мой долг.
— Подходи через несколько дней, и мы выработаем план.
Майданский сообщил мне киевские новости:
— Старший Пятаков, Николай, был убит 26 октября, на следующий же день после Октябрьского переворота.
— Кто убил его? — удивился я.
— Поговаривают, что это брат Григорий застрелил его. Три пули в грудь. Я читал протокол вскрытия.
— Григорий арестован? — спросил я.
— Не будь дураком. Григорий — это теперь власть в этом городе. Он представляет здесь самого Ленина.
Компромат на большевиков относительно дня начала восстания передал мне Николай Пятаков. В тот раз я только мельком видел Григория. Пятаков-отец умер за несколько лет до этого. Он был человек, который выбился сам. Бригадир на маленьком сахарном заводе, он построил свой заводик, который со временем стал самым большим на Украине. Отец-Пятаков стал одним из самых богатых людей в Киеве. Однако старик жил скромно и оставил всё состояние своим трём сыновьям.
Старший, Николай, продолжал отцовское дело. Средний, Григорий, стал коммунистом, и время от времени попадал в тюрьму. Он ненавидел Николая, и их ненависть была взаимной. Младший сын Михаил был моим другом. Первый раз я встретил Михаила Пятакова в зоологической лаборатории Петербургского университета. Я был ещё на младших курсах, и Михаил был моим соседом по лабораторному столу. Очень высокий, где-то около метр девяносто, у него были длинные русые волосы, а также усы и борода. Он выглядел, как типичный чеховский герой. Он был молчалив и работал очень хорошо. Я знал, что он сын очень религиозного отца, и был удивлён материалистическими взглядами Михаила, которые он свободно высказывал.
Через два дня я был готов к путешествию в Уфу. Сначала мне предстояло вернуться в Петербург. Я позвонил по междугороднему телефону Васильеву, и, к моему удивлению, я на него попал. Я сказал, что выезжаю, но когда буду, не знаю, так как с поездами теперь плохо.
— Не беспокойся, я тебя встречу, — сказал он мне.
Майданский сделал мне кое-какие документы, которые хоть как-то могли защитить меня. Состряпанные им документы гласили, что я демобилизован и возвращаюсь домой, в маленький город возле Самары.
— Если они тебя задержат, а это и произойдёт, то эта бумажка может продлить твою жизнь на пару дней, — усмехнулся он. — А это мой тебе персональный подарок.
Он дал мне большую красную звезду.
— Прилепишь себе на фуражку. Не брейся и постарайся выглядеть ужасно.
Он поднялся и обнял меня.
— Я бы предпочёл, чтобы ты избавился от революционного духа приключений и остался здесь. Во всяком случае, не вини никого в случае своего преждевременного расставания с прекрасной планетой Земля.
На следующее утро я уже был на вокзале. Все вагоны были забиты демобилизованными солдатами. Попасть в вагон не было никаких шансов. Я шёл вдоль поезда и наткнулся на вагон первого класса. У входа в вагон стоял охранник, и я решил действовать. Прежде чем охранник вообще что-то произнёс, я сказал: «По делу. Приказ Пятакова». Слова действовали как волшебная палочка. Охранник впустил меня внутрь вагона. Внутри не было много народа, в основном — красные командиры, размещавшиеся в купе. Я дошёл до четвёртого купе и там, читая газету, сидел Григорий Пятаков собственной персоной. Напротив его сидела молодая женщина необыкновенной красоты. У меня не было выбора, я открыл дверь. И обращаясь к женщине, попросил разрешения занять место. Она не улыбнулась, а просто утвердительно кивнула головой. Григорий игнорировал моё появление. Я уселся как можно дальше от него.
Мы ехали в тишине минут тридцать. Григорий закончил читать газету и отложил её. Я решил, что пора заговорить для моей же собственной безопасности.
— Вы не знаете, где сейчас Михаил? — спросил я женщину.
Она сразу воспрянула.
— Вы знаете Михаила?
— Да, он мой университетский товарищ, я наверно года три ничего не знаю о нём.
Григорий враждебно взглянул в мою сторону, но ничего не сказал.
— Он должен быть в Севастополе. Он в прошлом году уехал работать на Чёрном море с … как это называется…
— Планктоном…, — подсказал я.
— Правильно, — она улыбнулась.
— Что это означает?
Я объяснил, что работа Михаила связана с изучением одноклеточных организмов. Она слушала внимательно и, как будто, была мне благодарна за разговор.
— А как его старший брат Николай? Михаил часто говорил мне о нём.
Это был неуместный вопрос, я поздно это сообразил.
— Николай умер, — сказал Григорий, не глядя на меня.
— Он был убит! — вскричала женщина.
— Остановись, Ниночка…
— Не смей называть меня Ниночкой, я запрещаю. Да, мой муж был убит.
И она с яростью посмотрела на своего шурина.
— Остановись, Ниночка, ты знаешь, что это не так, это был несчастный случай.
— Ты…..
Она остановилась. Тишина становилась угнетающей.
— Вы были во Франции? — спросил она меня чуть погодя.
— Да, я был.
— Я еду в Париж. Я — пианистка. Париж — прекрасное место, чтобы учиться музыке.
— Я надеюсь, что ты переменишь своё решение, — заметил Григорий.