На берегах Невы
Шрифт:
— Ничего не получится из этой помощи, — объяснил мне Берле. — Из этого никогда толку не выходит.
— Я слышал, что англичане уходят уже скоро.
— Да. Сразу же после того, как вы туда приедете.
— И это означает?
— И это означает, что красные займут север.
— Поэтому вы считаете, что глупо туда ехать?
— Делайте сами свои выводы.
Это была моя последняя встреча с мистером Берле.
Я поехал на север, намереваясь строго придерживаться только врачебной деятельности. Меньше всего мне было надо ввязываться в политическую
Я прибыл в Архангельск, столицу Северного правительства, всего за несколько дней до вывода английских войск. Политическая ситуация была очень шаткой. Главой правительства был генерал Миллер, умеренный монархист. Армейские и флотские офицеры были силой, стоящей позади главы правительства. Члены правительства были пассивные интеллигенты. Северные партизаны, которые собственно и создали фронт против коммунистов, сейчас подняли восстание и против Северного правительства. Ситуация осложнялась наступлением красных сразу на нескольких участках фронта. Генерал Миллер, уступая давлению населения, реорганизовал правительство. В результате, не смотря на мои протесты, за две недели до падения республики, я попал в министры просвещения.
Тем временем, втайне велись энергичные приготовления, чтобы все штабные офицеры были эвакуированы вместе с семьями в первую очередь. Весь фронт предполагалось бросить на произвол судьбы. Никто не информировал Красный Крест о внезапном отплытии единственного ледокола «Минин».
Полярная ночь была спокойная, ясная и звёздная. Толстый слой снега покрывал улицы и дома Архангельска. Мороз обжигал дыхание, лицо и губы. То тут, то там были видны пешеходы, укутанные в эскимосские шубы и похожие на медведей. В такую морозную ночь и происходила эвакуация. Красная Армия смыкалась вокруг Архангельска.
В феврале Красная Армия увеличила свою мощь и стала оказывать давление на северном фронте.
К середине месяца было ясно, что надо эвакуироваться. Решение было принято генералом Миллером 19 февраля. Отплытие было назначено на раннее утро двадцатого февраля. Было три утра, когда госпиталю сообщили, что «Минин» отплывает.
— А раненые? — вскричал я.
Фидлер побежал на пирс.
— Больше ни для кого места нет, — сказал офицер охраны.
Однако Фидлер был настойчивым человеком и приказал своему персоналу грузить раненых на борт. Несмотря на сопротивление, ему это удалось. Фамилия капитана ледокола была Чаплин. К вечеру 20 февраля мы подошли к маленькому ледоколу «Русанов», затёртому во льдах. Я смотрел раненых, когда молодой морской офицер сообщил мне, что капитан Чаплин требует меня наверх. Чалин был краток:
— Доктор Соколов, генерал Миллер приказывает вам сойти на ледокол «Русанов».
— Я правильно понимаю, что ледокол «Русанов» затёрт во льдах, без всяких шансов пробиться в Норвегию?
— Да, — допустил он спокойно. — Мы не хотим, чтобы вы достигли Норвегии.
— Вы понимаете, — сказал я, пытаясь сохранить спокойствие, — Что вы намеренно обрекаете
— У меня приказ, и вы должны его исполнять.
— Могу я взять свои вещи?
— Я не думаю, что они вам пригодятся.
Молча, я проследовал за молодым офицером на борт «Русанова». Там я обнаружил капитана Сергеева, который был приписан моим помощником, когда я числился министром просвещения. Много позднее я узнал, что группа монархистов настояла на том, чтобы генерал Миллер сдал Соколова большевикам, как дружка Керенского. Шкипер «Русанова» встретил нас по-дружески. Однако он не стал вселять в нас никакую надежду. Белое море, сказал он, полно льда, который нашему ледоколу не под силу. Более того, Чаплин забрал с нашего ледокола большое количество угля и еды. «Рано или поздно северо-восточный ветер освободит море ото льда, и мы достигнем земли», — информировал нас шкипер. Он посоветовал нам запастись терпением и привыкнуть к тюленьему мясу.
Всю ночь я ходил по палубе. Поступок генерала Миллера был вопиющим фактом сам по себе. Но я решил воспринимать всё как неизбежное, тем более, я чувствовал, что всё должно кончиться нормально. Картина с палубы открывалась феерическая. Горы льда громоздились на палубу нашего корабля, как живые существа. Они наползали на палубу, ломались со стоном и падали обратно в море. Ледокол стонал и скрипел под натиском льда.
Дни тянулись медленно. Крепко схваченные льдами, мы неслись по Белому морю, гонимые течением и льдами. Через десять дней у нас кончились продукты, пришлось охотиться на тюленей.
В это время года у них рождались смешные, красноглазые тюленята. Когда детёныши неуклюже ползли по льду, охотники убивали их ударом дубинки по носу. Я отказался принимать участие в избиении. Однако тюленье мясо мне нравилось, тем более что есть больше было нечего. Многие дни проходили в однообразном занятии тюленьей охотой, когда, наконец, южный ветер вынес нас к западному побережью Белого моря. Там, вокруг маленькой гавани, располагалось маленькое село с любопытным названием Иоконка. На сотни верст вокруг не было ни одного населённого пункта.
На голом утёсе союзные войска поставили лагерь для заключённых. Там находилось несколько сот человек всякого сброда. Когда вести о том, что Красная Армия взяла Архангельск, достигли лагеря, вспыхнул бунт, охрану убили и тут же создали Совет рабочих и солдатских депутатов. А дальше они устроились ждать, пока какой-нибудь корабль по глупости не забредёт к ним. И вот, по воле случая, первый корабль, который прибило в берегу, был наш ледокол. Кровожадная банда уголовников, жаждущая на ком бы отыграться, нетерпеливо ожидала приближающийся корабль.
Всё село сбежалось встречать нас, причём все были вооружены. Они не могли поверить, обнаружив меня на корабле. «Соколов, министр», — кричали они.
Человек сто окружило меня. Они пытались дотронуться до меня, как бы удостоверяясь, что я живой. Сопровождаемый не очень дружеским криками, я был проведён по улицам селения к дому Советов. Толпа кричала: «Революционный трибунал… на месте… тут же…»
Тотчас они составили из местных коммунистов революционный трибунал. Мне было разрешено говорить в свою защиту. Что я мог сказать им?