На богомолье
Шрифт:
Бывшая партийная доярка повернулась и гордо пошла от забора заниматься своими делами, ругая про себя ехидную соседку. А та, захлебываясь от удовольствия, что смогла-таки ненароком уесть бывшую элиту колхозной фермы, побежала в дом готовить ужин.
Мария шла от двора к двору. Поднималась по взгорку от улицы к улице, и на сердце у нее становилось все тяжелее и тяжелее. Былой радости в сердце не было и в помине. С болезнью Саши тревога и страх поселились в ее душе. Кроме того, не оставляло сомнение — не обманул ли доктор, верно ли, что Саше так уж нужна операция?
Вот наконец показался вход в монастырь. Вдоль свежеоштукатуренных стен на ночлег табором располагались люди. Наиболее запасливые из них ставили палатки, будто пришли не на молебен, а на туристический слет. Мария их сначала осудила в душе, но в то же время не могла и не позавидовать — хоть какая-то крыша над головой. К тому же Сережка, глядя на палатки, явно захотел поучаствовать в таком интересном событии. «Что ж, — вздохнула Мария, — эти люди приехали сюда целыми семьями. У нас же такой возможности нет».
Внутрь монастыря не пускали. Около ворот колыхалась разношерстная толпа приезжих. Мария крепче взяла сына за руку и протиснулась вперед.
— Что ж не пускают-то? — взволнованно говорила в толпу женщина в черном платье и повязанном низко платке. — В других-то монастырях по таким случаям всю ночь народ движется! И ночью служба идет!
— Губернатор обещал приехать и телевидение! — отозвался из толпы на эти слова сгорбленный мужчина. — Вот они и готовятся к встрече.
— Господь терпел и нам велел! — неожиданно для себя вступила в разговор обычно сдержанная Мария. Ей захотелось, чтобы на нее обратили внимание, захотелось рассказать о болезни Саши, выслушать чьи-то истории и выразить сочувствие другим. Но никто не стал с ней разговаривать. Женщина в платке взглянула на нее строго и отвернулась, а мужчина не счел нужным даже посмотреть — испарился куда-то.
Мария вздохнула и вернулась к ограде. Людей было столько, что негде было яблоку упасть. Все-таки она отыскала свободный бугорок, села на него, сняла со спины рюкзак, усадила рядом Сережу.
— Поешь, сынок! — сказала она и отдала ему остатки обеда — хлеб, картошку и воду.
— Мам, а где мы спать будем? — с набитым ртом спросил ее сын.
— Вот здесь и поспим, — ответила она. — Я посижу, а ты привались ко мне — будет удобно.
— Прямо на траве? — удивился Сережа. Как ни бедно они с матерью жили, но он привык ночевать в своем доме, в постели.
— Тебе это воздастся! — как-то неопределенно ответила мать, но по ее голосу Сережа понял, что возражать было бесполезно.
Некоторое время они еще посидели, осматриваясь кругом. Зной стал спадать, но от земли, от травы шло приятное тепло. Огромный шар солнца медленно продвигался к линии горизонта. Мария вспомнила, как в ее огороде в такие часы начинают трещать цикады, а уж расходятся в пении они к полной темноте.
«Ох, не полил ведь мужик огород! Запил опять без меня, наверное!» — с горечью подумала она, и так ей вдруг захотелось оказаться у своего знакомого крыльца, что аж заныло сердце. «Да что это я, будто год, как из дома уехала!» — перекрестилась она и уже прицельно осмотрелась по сторонам в поисках кого-нибудь, на кого можно оставить Сережу, пока она снова сбегает в больницу. Женщина с изможденным лицом и сидящая рядом девушка, бледная, некрасивая, показались ей достойными кандидатурами, чтобы присмотреть за ее сыном.
— Идите! — Женщина тихо махнула рукой. Мария строго-настрого приказала Сережке оставаться на месте до ее прихода.
— Если сойдешь с места, Боженька накажет и тебя, и меня! — со всей возможной убедительностью прошептала она ему в пыльное, теплое ухо и с неспокойным сердцем быстро пошла, почти побежала назад. Мать рассчитала, что операция Саши к этому времени должна подходить к концу. Навстречу ей, поднимая столбы серой пыли, промчался кортеж из семи огромных черных машин с затененными стеклами, а уж следом за этими чудовищами проехала светлая «Газель» с надписью на боку «Телевидение». Но Мария не обратила внимания ни на приезд сильных мира сего, ни на машину с заманчивой надписью — путь до Бога казался ей гораздо ближе, чем до этих людей, да и мысли ее были все устремлены к дочери. Поэтому, посторонившись лишь для того, чтобы не быть совершенно запыленной, через минуту она продолжила свой трудный путь.
Фельдшер Анна Ивановна сидела в приемном покое на своем месте и читала все ту же газету.
— Здравствуйте! — задыхаясь, поздоровалась с ней Мария и привалилась в изнеможении к косяку.
Анна Ивановна посмотрела на нее строго, будто не узнавая.
— Как моя девочка?
— Откуда ж я знаю? — Анна Ивановна аккуратно сняла очки, сняла со старого аппарата телефонную трубку и набрала две цифирки. На том конце провода никто не ответил. Анна Ивановна положила трубку, потом опять сняла ее и несколько раз постучала пальцем по рычагу. Все это время Мария стояла, будто с остановившимся сердцем.
«Нарочно время тянет. Не хочет говорить!» — думала она, боясь допустить мысль о самом страшном.
Наконец на втором этаже кто-то откликнулся.
— Алло, алло! — закричала Анна Ивановна таким зычным голосом, что ее можно было услышать в открытые окна и без всякого телефона. — Вы там что, поумирали все, что ли? Целый час вам звоню, никто не отвечает! Кончилась операция? Мамаша девочкина пришла!
Мария почувствовала, что сейчас потеряет сознание. Медленно стала она оседать на пол.
— Куда? Куда? — закричала теперь на нее Анна Ивановна. — Нечего тут на пол грохаться! Что ж тут такое будет, если все начнут на пол падать! Это ж как я тогда ходить-то буду, через всех вас переступать!
Мария от ее окрика действительно удержалась в сознании и переползла на кушетку.
— А вот сюда, мамаша, нельзя! Сюда только больные ложатся! — Анна Ивановна подвинула ногой в сторону Марии старую табуретку и налила ей желтоватой воды из графина, стоящего отдельно на тумбочке.