На богомолье
Шрифт:
— Издалека прибыли, километров двести пятьдесят будет, — покачала головой Анна Ивановна, закрыла журнал и переключилась на другую работу.
Вскоре в дверях показалась растрепанная, неухоженная голова Марии.
— Можно мне к дочке? — робко спросила женщина.
— Что ты, с ума сошла? Явилась ни свет ни заря! — замахала на нее руками Анна Ивановна. — Спит, должно быть, еще твоя дочка! Да и доктора пока нет. Александр Петрович, золотой человек, день отпуска из-за тебя потерял! Хотел вчера вечерним автобусом ехать, а задержался из-за твоей девчонки! Утром, сказал, приду, посмотрю ее и в девять часов уеду! Ты слышишь, что говорю? — прикрикнула Анна Ивановна, видя, что Мария смотрит на нее ничего не понимающими глазами. А у той снова все помутилось в голове.
«Опять надо чего-то ждать! Опять где-то сидеть, не видя Сашу, не зная, что ждет нас дальше…» Перед глазами Марии поплыли разноцветные круги. Чтобы не упасть, она присела на стул, стоящий в коридоре. Сережка быстро влез на соседний, положил голову матери на колени и тут же заснул.
— Ой, бедолаги! — вздохнула Анна Ивановна, высунувшись на секунду в коридор. — Ночевали-то где?
— Там. У монастыря, — неопределенно ответила Мария. Ей не хотелось жить, ощущать себя человеком, личностью, не хотелось быть никем, даже птицей. Об одном она мечтала — упасть перед иконой и раствориться во всеобщей любви и самой превратиться в любовь и унестись в этом состоянии далеко.
— С дитем на земле ночевала! Да креста на тебе нет! — рассердилась Анна Ивановна, зашуршала карманами своего халата, забренчала ключами от процедурки и даже два раза в возмущении хлопнула себя руками по могутным бокам. Но Марии было все равно, сердится эта большая женщина на нее или нет. «Только бы пустили к Саше! Только бы ей было легче!» — думала она. Почему-то Марии представлялось, что, стоит ей войти в Сашину палату, дочка моментально поправится и выбежит к ней навстречу, ясноглазая и белокурая, как ангелок. Сладкие слезы катились при этом видении по щекам Марии.
— На-ка вот, попей!
Мария открыла глаза. Прямо перед ней крепкая рука Анны Ивановны держала фаянсовую кружку с чаем, а на блюдечке лежали несколько карамелек местного производства.
— Благодарствуйте! Спаси вас Господь!
Вообще-то Мария не думала, что она хочет пить или есть. Материальные желания ее притупились. Но при виде горячего, дымящегося еще чая в кружке она поняла, насколько пересохли у нее горло, рот — и все внутри, вплоть да самого живота, и поэтому она взяла кружку с чаем и с наслаждением стала прихлебывать из нее мелкими глотками. Допив до половины, она с трудом остановилась. Конечно, она выпила бы еще кружки две, но надо было оставить Сереже.
Осторожным движением она подняла его голову.
— На, Сережа, попей горяченького!
Сережа очень хотел спать, но на жестком стуле у него все равно затек бок, а из материнской руки заманчиво запахло конфетами. Протерев глаза грязными кулаками, он сел, допил чай из кружки и съел все конфеты. После этого потянулся, сделал по коридору несколько шагов, выглянул на улицу за край марлевой занавески и зашел в гущу акаций по своим делам.
Доктор Александр Петрович Якушев все с той же дорожной сумкой, из которой он утром достал только бритвенные принадлежности, приближался со стороны огородов к больнице. По дороге теперь невозможно было пройти. Начальственные машины и машины с разными околоначальственными людьми, и автобусы с прессой, как центральной, так и местной, заполонили всю дорогу и подняли над ней такую пыль, что можно было подумать, что это войска с тяжелой техникой шли в город.
«Не отменили бы утренний автобус!» — с тревогой подумал Александр Петрович и, войдя в больницу, тут же уперся взглядом в сидящую на стуле Марию.
Услышав чужие шаги в коридоре, она встрепенулась, но Александр Петрович отвел от нее взгляд и быстро проскочил на лестницу. Сам вид этой растрепанной женщины и воспоминание о том, что он взял у нее за операцию деньги, были ему неприятны. С непреходящим раздражением он опять надел в кабинете чужой халат и прошел в реанимацию. В палате, похожей на все остальные, только с необычно высокими кроватями лежали двое больных, прооперированных накануне, — крепкий мужчина с язвенной болезнью, в ране которого никак не могли отыскать потерявшийся москит, и девчушка после аппендицита. Заспанная медсестра подняла к нему хмурое лицо.
— Как девочка? — спросил Якушев.
— Спит. Повязка сухая. Выпускник на месте. Ночью стонала.
— Димедрол делали?
— Делали.
Александр Петрович подошел к спящей Саше, отодвинул простыню. Кожа на ее тельце была мраморно-голубоватая от просвечивающих мелких сосудов. Ребра даже в положении лежа нежно выпирали пологими дугами. Но щеки, подбородок и край лба — немногочисленные округлые места на этом истощенном детском теле — были чуть розоватые, будто подсвеченные утренним солнцем, пробивавшимся в палату поверх белой краски, до половины замазывающей окна.
— Не температура ли? — Якушев потрогал тыльной стороной кисти лоб девочки. Нет, лоб был умеренно теплый, так же как и маленькая, худая рука. — Рану давай посмотрим! — кивнул Александр Петрович в сторону медсестры, и та отработанными до мелочей, до автоматизма движениями быстро собрала ему в стерильный лоток резиновый выпускник, каким пользовались в больницах еще, наверное, до первой русской революции, в период земской медицины, несколько марлевых тампонов, зажим, пинцет, подала все это и осталась ждать наготове.
Перевязка прошла успешно. Выпускник менять не пришлось. Саша, правда, проснулась от боли, заплакала, закричала. Но сестра уговорила ее потерпеть. Александр Петрович сделал все, что надо. Свежую повязку прилепили Саше на живот, и через некоторое время девочка успокоилась и опять уснула.
— Если не будет температуры, завтра к вечеру переведешь в обычную палату, — сказал Якушев пришедшему в кабинет дежурившему Диме, содрал с себя халат и черным ходом ушел задами на автобусную станцию.
Мария пребывала словно в забытьи около часа. Наконец Сережа, успевший облазать за это время все прибольничные кустарники и вконец соскучившийся и проголодавшийся, вернулся в коридор и дернул мать за руку:
— Мам, ну чего мы здесь сидим!
Мария очнулась и разлепила глаза.
— Сейчас доктор разрешит нам пройти к Сашеньке!
— Да этот дядька уж давно усвистал! — Сережа уверенно махнул рукой в неизвестном направлении.
— Не может быть!