На чем держится мир
Шрифт:
— Напугал? Ну скажи, напугал?
Хотела шлепнуть его разок по мягкому месту, да рука не поднялась. Заплакала. Плакала, скрывая слезы, и все сильнее прижимала к себе мальчика…
Она снова посмотрела на детей. Они играли с большой лошадкой ее мальчика. Римукас был курносый, синеглазый, беловолосый — весь в мать.
Или ей детей мало? Зачем взяла Римукаса?
Мальчик, играя с малышом, то и дело поглядывал на нее. Она не ответила на его вопрос, и он снова повторил:
— В Сибирь?
Да,
Римукас не выжил бы там, ну конечно, не выжил. Разве могла она отпустить такого кроху?
Стояла вчера на улице перед добротным каменным домом с красной крышей и стеклянной верандой. (Когда-то стучалась сюда, как же!) Смотрела, как увозят Лепайтисов. Такая же пароконная телега у ворот и крестьянин, спешивший домой.
— Побыстрей бы уж, что ли… Потом снова:
— Тпру! Чтоб вас черти…
Никто не помогал. Сами выносили пожитки и грузили на телегу. Под конец взгромоздили кушетку, тяжелую, с круглыми подлокотниками. Может быть, ту самую?
«И ради этого подняла меня с кушетки?»
«Папа! Сначала корову?»
«Сам увидишь, не так-то просто найти служанку!»
«Ма-ма-ма! Можно будет звать ее девка-жидовка?»
Как люди без исправника жить будут?
Стояла она вчера перед домом со стеклянной верандой и не двинулась с места, пока те не погрузились, не взобрались на вещи и крестьянин, облегченно вздохнув, не крикнул:
— Но-о-о!
— Нечего медлить. До станции пятнадцать верст. Она стояла, не двигаясь, как каменная, пока телега не скрылась за поворотом.
А сегодня такая же подвода остановилась возле дома нотариуса. Было время — была бричка, как трон. Нынче — подвода. Еще бы веревку, шест — и можно сено или рожь грузить. Была когда-то бричка, как трон. А еще раньше были кудрявые волосы и серые, как у Винцаса, глаза.
Она и сегодня смотрела издали, затем подошла поближе, еще ближе, вытянула руки:
— Поди сюда, Римутис, поди ко мне.
Потом, опустив голову — давила скрученная жгутом толстая коса, — ждала, пока они простятся с ребенком.
— Поди сюда, Римутис, поди…
Взяла ребенка, будто своих было мало, — и Юозукас и мальчик.
Вот и снова он ей голову морочит, спрашивает:
— В Сибирь?
Она зажмурилась и кивнула:
— Да.
Мальчик сказал Римутису:
— Ты теперь всегда будешь играть со мной, хорошо? У меня большая лошадка, и грива, как у настоящего коня, видишь? Она покормила детей. Потом сказала хозяйке:
— Я сегодня у нотариусов переночую, ладно?
Сегодня…
Она еще сама не знала, что теперь
Римукас озирался в родном доме, где все было так странно.
— Тетенька, почему они не возвращаются? Почему все разбросано?
Убирать не стала, только притворила окна, двери и разобрала постель, ту, широкую, которую видела с чердака, сквозь пыльное окошко. Укрыла Римукаса, уже и сама собралась вытянуться рядом, но точно сильная рука удержала ее, не позволила. Постелила себе на полу, рядом с кроватью.
Хотела подумать, что же будет теперь, что ей делать, как вдруг услышала: скрип двери, потом — шаги. Вспомнила, что не заперла ни одного замка, натянула платье и вышла посмотреть.
Зажгла свет.
Перед ней стоял рослый, плечистый мужчина. Смотрел на нее сверху вниз.
— Весь день ждал, пока стемнеет, — сказал он. — Сюда, наверно, никто уже не заявится, а?
— Наверно…
— Известное дело, раз увезли, значит, не придут больше. А ты не выгонишь?
Промолчала.
— Мне дня на два, на три, пока все уляжется. Потом найду себе. Ну?
Снова ничего не ответила.
— Стариков моих выслали. Может, хочешь, чтобы и меня? Кто он, этот человек, что стоит перед ней и смиренно просит приютить его? Кто?! Неужели Антанас Бернотас? Он шмыгнул носом.
— Я ж любил тебя… Мое дитя растишь…
— Молчи! — ответила она. Медленно оглядела его с головы до ног. Юозукас, бывает, провинится и тоже так стоит: руки опустит, ноги сдвинет и голову набок.
— Когда уйдешь?
— Да дня через два, а может, и раньше.
Она показала ему на диван и пошла запереть дверь.
— Погоди, — сказал он, — может, лучше не в доме, а? Может, в сарай пойти?
Отыскала в прихожей старое пальто, платок, еще что-то.
— Идем.
На дворе осмотрелась. Никого. Ни живой души. Он бросил одежду на ровно сложенную поленницу. В темноте снова оживился.
— Слушай… Может, останешься? А? Она молчала. — Что ни говори, а баба ты ладная! Не ста-а-ре-ешь… Да и я еще не женат. Ну?
Потянул ее за руку:
— Вспомним, а?
— Пусти…
Она выдернула руку.
— Ну, ну! Ты теперь на коне. Твоя власть, а я — бродяга бездомный. Может, в ноги бухнуться? Он обнял ее:
— Неужто я чужой тебе? Или обнимал не так? Она с силой оттолкнула Антанаса и вышла из сарая.
— Ну, ну! — услышала вдогонку.
Что-то подступало к горлу, подымалось все выше и выше. Она вбежала в комнату, села на пол, там, где постелила себе, и чувствовала, что сейчас заплачет.
На кровати зашевелился Римукас.
— Я боюсь один, — тихо сказал он. — Ты так долго не приходила.
Слова не могла вымолвить. Зачем она взяла ребенка?
— Они еще нескоро вернутся? Она молчала.