На далеких окраинах
Шрифт:
— Стакнулись косоглазые мошенники и остановилось дело...
— Послушайте, Захо, — сказал Перлович, подойдя к говорившему. — Не вы одни жалуетесь на эти неудобства. Вон и тот, и этот, — Перлович ткнул пальцем по разным направлениям, — все одна и та же песня; а между тем совершенно от нас зависит переменить обстоятельства к лучшему...
— Позвольте, как же это от нас?..
— У меня есть проект; если мы, негоцианты, обсудим его все сообща, то, может быть, и придем к каким-либо результатам.
— Мы слусаем...
— Теперь не время распространяться,
Хмуров, пошатываясь, подошел к Перловичу.
— Пойти разве наказать его? — мигнул он глазами в ту сторону, где Спелохватов обирал своих понтеров. — Идем в долю... Да, пойдем же... — Хмуров взял Перловича под руку и почти силой потащил к столу.
— Сейчас банк затрещит, — провозгласил он, проталкиваясь к столу. — Настоящие игроки идут... Э, бык — алле...
— Я сказал, что не стану играть.
— Не мешайте, господа, — коротко обрезал Спелохватов, задержав талию и отмечая что-то мелом.
— Алле, черт побери, и жуэ, говорят тебе.
Хмуров не то, чтобы был пьян, а просто ломался.
— Михайло Иванович, а Михайло Иванович... — говорил почти шепотом высокий, плотный приказчик, почтительно дотрагиваясь до плеча своего хозяина.
— Что там еще?!
— Пожалуйте-с на крыльцо.
— Зачем?
— Пожалуйте — дело есть...
Хмуров пошел к выходу, бормоча: «Что там еще такое?.. Пойти посмотреть...» Перлович тем временем стушевался в толпе; он уселся в скромном уголке, заслоненный широкой спиной певца, который, уткнувшись в одну точку, тянул густым басом:
Выпьем за славу Славу друзья... я... Бррранной забавы Лю...бить нельзя.Когда хор стихал, чтобы разразиться новым куплетом, слышны были иные, плачевные звуки: то продолговатая шкатулочка с музыкой чуть не в сотый раз наигрывала арию из «Трубадура».
Тот самый адъютант, который так ловко полькировал на подмостках мин-урюкской танцевальной беседки, томно глядя в открытое окно на чуть освещенные, запыленные листики росшего у самой стены тополя, говорил какому-то интендантскому чиновнику:
— О, как я способен любить... и любить не той пошлой, чувственной любовью.
— Ну, конечно, — соглашался собеседник.
— Когда судьба столкнет с настоящей женщиной, близкой к тому почти неуловимому идеалу, то тут уже вся жизнь сливается, так сказать, в один фокус... этот фокус...
Громадная датская собака Хмурова, спавшая на ковре поблизости, не обращая внимания на разнообразный шум и движение, звонко зевнула и потянулась...
— Этот фокус... — продолжал адъютант. — Гектор, свинья, пошел вон!.. Жарко, дышать невозможно.
— Хотят к ужину накрывать, — сказал интендантский чиновник. — Мы тут, пожалуй, мешать будем. Пойдемте туда: посмотрим, как Спелохватов капиталы огребает... Ну, смотри, «фокус», не укуси меня, — отнесся он к собаке, шагая через животное.
А между тем Хмуров вышел на крыльцо и прежде всего увидел своего Бельчика, который так и лез в глаза, громадным белым пятном рисуясь во мраке. От него валил пар, и конюх-киргиз усердно обтирал шею лошади полой своего полосатого халата.
— Я к вам сегодня не зайду, — сказала Марфа Васильевна, стоя у столба крыльца (Хмуров с первого раза не заметил ее). — Уже поздно, да и к тому же... Я вот вам привезла вашего Бельчика, а отсюда пешком дойду...
— Марфа Васильевна, а мы вас ждали... Да к чему же пешком? Я велю запрячь коляску...
— Это еще зачем? Тут близко, а вот вы лучше дайте мне кого-нибудь проводить меня до дому, а то тут есть своего рода бандиты.
— Бедный Бельчик, — вздохнул комически Хмуров.
— Это почему? — удивилась наездница.
— А я вон гляжу на ваш хлыст, и ни за что не захотел бы быть в ту минуту в шкуре моего иноходца...
— Ха-ха-ха!.. — расхохоталась Марфа Васильевна, подняв обломок своего хлыста и рассматривая его при свете китайского бумажного фонаря, висевшего на перекладине крыльца. — Это досталось совсем не Бельчиковой шкуре, а другой.
— Другой? — озадачился Хмуров. — Кто же это — кто? Скажите ради бога, Марфа Васильевна!
— Теперь не время, после как-нибудь узнаете, — уклонилась Марфа Васильевна. — Малайка, пойдем со мной, — сказала она конюху-киргизу. — Вы позволите?..
Хмуров засуетился.
— Малайка, Юсуп, Аслан-бай! Все сюда! Фонарей побольше, да клынчи (шашки) наденьте, болваны...
— Это еще что такое? — изумилась Марфа Васильевна.
— Почетный конвой. У меня нет в распоряжении казачьих сотен, как у губернатора, так я вам своих чумазых джигитов. Ты что, скотина, нагишом пришел? — обратился он к корявому Аслан-баю. — Красный халат надень, чушка (свинья)!
— Ну, с вами не сообразишь; прощайте, — сказала Марфа Васильевна, шмыгнув за ворота.
Несколько туземцев, сопровождаемые подзатыльниками Хмурова, кинулись за ней следом. Сам хозяин вышел на улицу и слышен был его сиплый голос, кричавший:
— Да смотрите, собаки, если только барыня пожалуется... закатаю!..
— Ты, братец, пожалуйста извини, что я к тебе не с парадного подъезда, — произнес Батогов, влезая в окно той комнаты, где Спелохватов метал банк. — Смотрю — освещение... Да где же Хмуров? Здравствуйте, господа!..
Батогов успел уже где-то, что называется, хватить и, не снимая своего белого кепи с назатыльника, смотрел на все сборище своими в полпьяна веселыми серыми глазами.
Это неожиданное появление сразу всех несколько озадачило; потом раздались оглушающие приветствия, направленные к новоприбывшему.
— А, Батогов! Вот неожиданность!
— Откуда?
— Когда приехал?
— Надолго ли?
— Ура! — крикнул интендантский чиновник, налив себе рюмку и никак не попадая пробкой в горлышко графина.