На далеких окраинах
Шрифт:
— О, конечно, мне будет это очень приятно... Я вполне... я... — бормотал Перлович.
Он совершенно растерялся. С той минуты, когда он поговорил с джигитом Батогова, даже раньше, когда Марфа Васильевна заметила кого-то в конце аллеи, он был совершенно не в своей тарелке.
— Что с вами? — спросила она своего нового кавалера.
Хмуров уже уехал и они остались вдвоем.
— Мне что-то нездоровится...
— Вздор, вы просто смущены.
— Вот еще!
— Вы получили нехорошие вести... этот джигит...
—
Видно было, что Перлович был очень раздражен, когда произносил эту тираду.
— Ну, довольно, довольно; положим, что ничего подобного не случилось, но, во всяком случае, волноваться нечего. Пойдёмте; в этой беседке страшно накурено и вином пахнет. Пройдемтесь по дорожкам. Э, да никак все почти разъехались?
Они встали и пошли к павильону для танцев, где уже никого не было и музыканты убирали пюпитры.
Несколько раз они прошлись по саду.
— Вот мой Бельчик, — указала Марфа Васильевна на белую голову лошади, видневшуюся сквозь решетку.
Она начала откалывать шлейф и нечаянно уронила хлыст. Когда Перлович поднял его и подавал Марфе Васильевне, то заметил, что она пристально всматривается в кого-то. Ему показалось сначала, что на него, но потом он увидел, что взгляд этот устремлен на того, кто находился сзади Перловича, по одному с ним направлению. Перлович невольно задрожал и обернулся.
Не более как в трех шагах от них стоял тот самый бородач, который так смутил его своим появлением, час тому назад.
— Тебя никак в генералы произвели? — спросил он Перловича.
— Я, может быть, стесняю вас? — сказала Марфа Васильевна и отошла.
— О нет, сударыня, извините, я не имею чести знать ваше имя. Да, в генералы произвели, — продолжал он, обратившись к Перловичу. — Как же, посылаю джигита, говорит: завтра — совсем по-генеральски...
Бородастый незнакомец пошел в глубину сада. Перлович машинально шагнул за ним.
Марфа Васильевна осталась одна. Несмотря на свою бойкость, она несколько струсила, потому что, по местным нравам, это было не совсем безопасно и она могла рассчитывать на всякую неприятность со стороны запоздавших посетителей Мин-Урюка. Уже раза два какие-то подозрительные личности проходили близко от Марфы Васильевны, искоса поглядывая на красивую женщину.
Вдруг, словно из-под земли, перед ней очутился рыжий артиллерист. Марфа Васильевна вздрогнула, даже слегка вскрикнула.
— Чего же вы испугались?.. — начал рыжий артиллерист.
Он стоял перед ней в самой скромной, почтительной позе, даже шапки не было у него на голове, он ее снял и мял в руках, как провинившийся школьник перед учителем.
— Я не мог уехать из сада, не видавшись с вами. Я сделал глупость. Простите... Будьте уверены, Марфа Васильевна, что подобной выходки не повторится...
Он говорил даже с некоторым жаром.
— Простите же, — продолжал он. — Я до тех пор не успокоюсь, пока не уверюсь, что вы на меня не сердитесь.
Марфа Васильевна улыбнулась. К ней вернулась уже ее смелость; она успокоилась.
— Хоть вы и раскаиваетесь, — начала она, смеясь, — но все-таки получите достойное наказание.
— Я на все согласен!
— Вы должны меня проводить в город. Перлович исчез и, кажется, не скоро явится. Едемте.
Рыжий артиллерист кинулся отвязывать Бельчика.
Когда они отъехали от ворот сада, из-за другой стороны выехали еще два всадника, держа наискось, наперерез их дороги. Потом они приостановились, дали проехать Марфе Васильевне со своим кавалером и тронулись вслед за ними в почтительном отдалении.
Несмотря на темноту, можно было рассмотреть, что рыжий артиллерист разменялся с одним из всадников каким-то странным сигналом.
Марфа Васильевна ничего не замечала и заигрывала со своим Бельчиком, слегка щелкая хлыстиком по кончикам его ушей, отчего конь тряс головой, мелодично гремя мелкими металлическими украшениями кашгарской уздечки.
Перлович и человек с большой бородой забрались в самую глушь опустелого Мин-Урюка. Перлович горячился.
— Батогов, я вам говорю — это эксплуатация! Скажу более: это не совсем честная эксплуатация.
— Ну, честь тут не при чем, — вставил человек с бородой, которого Перлович назвал Батоговым.
— Мы с вами — (Перлович все время говорил Батогову вы, несмотря на то, что последний относительно его употреблял другое местоимение) — разошлись при совершенно равных условиях; я не виноват, что вы не умели воспользоваться тем, что вам попало прямо в руки.
— Оставим и это... — проговорил Батогов.
— Нет, не оставим... Сотня по сотне вы перебрали у меня более пяти тысяч.
— Да, а разве, черт возьми, не возвращал я тебе, когда выигрывал; я даже возвращал более: я надбавлял также жидовские проценты, которые ты берешь с других...
— Когда выигрывал, когда выигрывал, — повторял Перлович. — Ну, а когда проигрывал... что было чаще, что было почти постоянно...
— Тогда, понятно, я не мог заплатить...
— Да, не мог; но согласитесь же, Батогов, если подобный порядок вещей будет продолжаться, что же останется у меня? Вы высасываете у меня капля по капле все, что я приобретаю трудом...
— Давая взаймы по двадцати процентов, — опять вставил Батогов.
— Это не ваше дело. Я веду торговые обороты, рискую; я отказываю себе почти во всем, имея одну цель впереди; я иду к этой цели и на дороге постоянно натыкаюсь на вас; вы мне отравляете все мое существование... Для чего я хлопочу, если все это идет в бездонную яму?.. Я разве знаю границы ваших требований, разве вы их знаете сами?..