На дальнем прииске

О Галине Александровне Воронской я впервые узнал из письма магаданской поэтессы Виктории Гольдовской. Тогда я еще не предполагал, что в лагерной, каторжной Колыме, на земле, перечеркнутой-перегороженной рядами колючей проволки, в среде з/к, з/к — так в лагерных документах обозначалось множественное число слова «заключенный» — все знали обо всех: люди, оказавшиеся у края судьбы, искали и находили близких из числа товарищей по несчастью. И может быть, одно сознание того факта, что хоть и далеко, за десятки, а то и сотни километров, но все-таки живет, страдает так же, как ты, но не сдается твой

В конце шестидесятых счастливая случайность помогла мне заполучить старые, первые издания книг замечательного литературного критика и интересного прозаика, а в прошлом — профессионального революционера-большевика, употреблявшего в двадцатые годы весь свой недюжинный талант и неистощимую энергию на борьбу с чванливым и беспощадным РАППом, Александра Константиновича Воронского. Один из преподавателей магаданского пединститута, московский книжник, приехавший сюда на работу, привез с собой эти книги — в числе любимейших.

Выпросив их на время, я с восторгом поделился впечатлениями об этих книгах с Викторией Юльевной Гольдовской, которая уже переселилась из Магадана в Калинин. На что Виктория Юльевна мне ответила:

«Теперь о Воронском. Я тебя не поняла. Чего бы ты хотел? Статью о нем написать? Собирать материалы? Кончик нити я, кажется, могу найти. В Магадане долго жила его дочь. Моя приятельница, старая, бывшая, лучше сказать, колымчанка Берта Александровна Невская (Бабина-Невская Б. А., член партии левых эсеров, арестовывалась в 1922 и в 1937 годах, на Колыме провела 17 лет, освободилась в 1954 году. После освобождения занималась литературной работой, одной из первых дала в печати высокую оценку творчеству писателей-северян Ю. Рытхэу, А. Кымытваль, Ю. Анко — А. Б.) знает, по-моему, тех из этой семьи, кто сейчас вживе. Ну а меня с ним, как ни странно, роднит то, что он был первым литературным человеком, от которого я услышала добрые слова о своей поэзии. Было мне лет двенадцать… А в 27-м году, когда дите повзрослело, то второй заход уже не получился: папа (отец В. Ю. Гольдовской был знаком с А. К. Воронским по дореволюционной подпольной работе — А. Б.) говорил, что его, Воронского, как троцкиста, выслали из Москвы. Потом, спустя что-нибудь лет тридцать, я услышала имя Воронского, но речь шла уже о его дочери. Знал ее Валя Португалов. Но была ли она еще в Магадане или уже к тому времени жила в Москве, я не помню…»

В. В. Португалова тогда уже не было в живых. Вскоре, через несколько лет, не стало Б. А. Бабиной, В. Ю. Гольдовской. Ниточка, о которой писала Виктория Юльевна, казалось, навсегда была потеряна. Так казалось из Магадана, в котором немного осталось людей, помнящих те недобрые времена, — и где их теперь искать? Кого спрашивать?

И все-таки ниточка нашлась! Через двадцать лет, осенью 90-го года, я получил письмо от Татьяны Ивановны Исаевой. Она писала:

«…Ваш адрес мне дал А. Александров (Александров А. А., абитуриент сценарного факультета ВГИКа, был арестован в 1946 году, осужден за антисоветскую агитацию и оказался на Колыме. О его судьбе я рассказал в очерке «Я не могу от прошлого отвыкнуть, оно в рубцах моих заживших ран», опубликованном в газете «Территория» 12 марта 1991 года — А. Б.). Он сказал, что вы собираете списки тех, кто был на Колыме.

Мои родители, Иван Степанович Исаев и Галина Александровна Воронская, были на Колыме с 1937 по 1959 г.

Иван Степанович (1907–1990) до ареста учился в Москве, в Литературном институте. Член партии с 1930 г. Арестован в 1936 г. Шел по Особому совещанию, КРА, 5 лет.

Воронская Галина Александровна, 1916 г. р., училась в Москве, в Литературном институте. Арестована в 1937 г. КРТД, 5 лет. Сидела в Эльгене с 1937 по 1943 г. После освобождения родители жили в поселках Ягодное, Усть-Утиная.

Я родилась в поселке Дебин (Левый берег). Теперь, наверное, следует писать: город Дебин. В 1949 г. маму арестовали во второй раз, дали вечную ссылку. В 1953 году мы переехали в Магадан… В 1959 году мы переехали на материк…

Моя мама писала рассказы, но надежды на публикацию не было. Сейчас ситуация изменилась: в ж. «Аврора» (1989 г. № 7) опубликован ее рассказ «В изоляторе» (под псевдонимом «Галина Нурмина»). Сейчас ведутся кое-какие переговоры».

К письму был приложен список людей, запомнившихся Г. А. Воронской по годам колымской неволи, — больше тридцати фамилий. Список, несомненно, очень ценный. Но поистине удивительно было то, что нашлась, восстановилась та ниточка, казалось бы, навсегда уже потерянная!..

Минувшим летом, отправившись в долго откладываемый отпуск «на материк» (признаюсь, что одним из главных побудительных мотивов этой поездки была возможность встречи со старыми колымчанами, живущими в Москве), я первым делом устремился на Иркутскую улицу, на встречу с Галиной Александровной Воронской.

Галина Александровна весьма нездорова. К врожденной, мучающей ее с детства мигрени прибавился с колымских лет жесточайший полиартрит, досаждают последствия тяжелейшей, перенесенной несколько лет назад операции… У нее немного сил, и каждый раз, вступая в новую беседу с Галиной Александровной, я с тревогой думал, не утомляю ли я мою собеседницу дотошными расспросами, не прервется ли беседа запланированным или внезапным визитом врача — они, зная состояние Г. А., в этом доме и не гости даже, а свои, необходимейшие люди. Но тихо звучал спокойный, подчас иронический голос моей собеседницы, точны и подробны были ее ответы, неожидан комментарий к подчас уже известным событиям и фактам.

С сокращенной записью этих бесед я и хочу познакомить читателей. Итак, июль — август 1991 года.

Чтобы вернее наладить «мостки» к памяти Галины Александровны, я начал с расспросов об общих знакомых — тесен мир, а колымский, как я еще раз убедился, еще более. Мы говорили о Валентине Португалове, вместе с которым Галина Александровна училась в литинституте, — они встретились в 50-м году на Левом берегу, где В. В. отбывал свой второй срок, полученный в 1946-м году, а Г. А. находилась в ссылке. Говорили о 3. А. Лихачевой, авторе повести «Деталь монумента». Такие вот получились вполне надежные «мостки», потому что о каждом из названных мною лиц Галина Александровна помнила немало.

— А с Зинаидой Алексеевной Лихачевой, — сказала Г. А. при следующей встрече, — мы ехали на Колыму в одном вагоне. Я после разговора с вами это отчетливо вспомнила. Оттого и сцена побега заключенных у нас описана одинаково.

Речь идет о сходстве этих сцен в повести 3. Лихачевой и романе Г. Воронской «Северянка», который я только что прочел в рукописи. Я спросил, помнит ли Г. А. заключенную Марту Берзин, ярко описанную Зинаидой Лихачевой как раз в сцене побега.

— Это, наверное, об Анне Брезин. Я помню, как поразил меня ее взгляд еще в камере. Дело происходило в Бутырской тюрьме. У нее был совершенно остановившийся взгляд. Я со всей осторожностью спросила, что с ней. Берзин мне ответила, что никак не может вспомнить — в этой или другой камере она сидела 25 лет назад, в 1912 году? Меня больно ударили эти слова — ведь судьба А. Берзин была так похожа на судьбу моего отца. Кажется, тогда у меня появились первые седые волосы (Г. Воронской было тогда 22 года. — А. Б.).