На день погребения моего
Шрифт:
— Кроме Четвертого измерения, конечно, — предостерег Майлз Бланделл голосом таким торжественным, словно он исходил из смертных глубин, — Пятого и так далее.
Когда его сослуживцы ушли, Чик снова зашел в темную пивную, взял кружку пива, сел за стол с видом на вход и стал ждать, этой технике он научился много лет назад в Японии, среди дзенских мистиков этой страны (см. «Друзья Удачи» и Женщина в клетке из Иокагамы») она была известна под названием «просто сидеть». Во время того путешествия, как вспомнил Чик, Пугнакс поставил в тупик дзенских монахов, ответив на классический коан «Обладает ли собака природой Будды?» не «Му!», а «Да, очевидно, разве может быть иначе?».
Время не столько проходило, сколько становилось менее значимым. Наконец, Чик увидел недавно исчезнувшего «связного», который снова появился из ниоткуда, теперь он купался в оттенках абрикоса и аквамарина.
— Снова вы.
— Маленький профессиональный трюк. Вы бы видели свои серьезные лица, — сказал Алонсо Митмен (поскольку это был он).
— Возможно, я просто более ленив, чем мои напарники. Они продолжили свой ночной кутеж, а я просто решил посидеть здесь и расслабиться.
— Я заметил, что вы не притронулись к этому пиву.
— Хотите?
— Это дело. Позвольте угостить вас чем-то, Хорст может сделать любой коктейль, никому не удавалось поставить его в тупик со времен П. М. К. П. В., да и то под вопросом.
— Со времен..?
— Первой международной конференции путешествий во времени, слушайте, что там была за тусовка.
Там был весь высший свет науки и философии — Нильс Бор был там, Эрнст Мах, молодой Эйнштейн, доктор Шпенглер, сам мистер Уэллс. Профессор Дж. М. Е. Мактаггарт из Кембриджа, Англия, заглянул, чтобы прочитать короткий доклад, в целом отрицающий существование Времени, как понятия, которое просто смешно обсуждать, несмотря на его статус явления, в которое верят.
Блестящее собрание, можно сказать, коллаборация лучших умов для решения сложного, действительно парадоксального вопроса, в результате чего, конечно же, появится работающая Машина Времени (таков был Уэллсовский оптимизм той эпохи) еще до конца столетия... но Дела не так делаются. Из первоначальных дискуссий о том, какие специалисты должны улаживать мелочи, споры с удивительной скоростью переросли в полномасштабную академическую битву. Росло количество фракционных групп. Знаменитости, на которых возлагали столько надежд, вскоре уехали на поезде с паровой тягой и на междугородней электричке, на лошадях и на дирижаблях, обычно — ворча себе под нос. Следовали вызовы на дуэль, их принимали, всё разрешалось в основном бескровно — за исключением плачевной истории про Мактаггарта, нео-августинианца, и роковой парной пудинг. «Споры о природе реальности, исход которых каким-то образом зависит от пари, — как выразился Коронер графства, — как известно, редко заканчиваются хорошо, особенно здесь, рядом с высоким вертикальным сооружением...». Много дней, пока злополучная дуэль оставалась темой слухов, участники конференции были осмотрительны и находили оправдания, чтобы не подходить слишком близко к Старой Стеариновой Колокольне, образцом для которой послужила Кампаниле на Пьяцца Сан-Марко в Венеции, 322 фута — самое высокое здание, видимое во всех направлениях закругления Земли, печально известное в этих краях тем, что очаровывало умы и здоровые, и пребывающие в расстройстве.
— Вы ходите среди них, сами того не зная, с тех пор как приехали, — сказал Алонсо Митмен. — Их нельзя найти, пока они этого не захотят.
— Но вам они явились...
— Да, и «явились», и «явятся», возможно, даже вам, если вам повезет, что с того?
Чик рассматривал молодого Митмена. Несомненно, классический тип, который гомеопаты назвали бы «ликоподиевым». Организация «Друзей Удачи» как-то притягивала таких людей в больших количествах. Страх в каждой клетке. Страх ночи, страх преследования, неудачи, других проблем, которые не так-то легко перечислить. Они первые начинали чинить снасти во время бури — не от храбрости, а от отчаяния, это было единственное известное им лекарство от подкрадывавшегося малодушия, которого они всегда боялись. Этот Митмен, очевидно, забрался очень высоко в ночь, в уязвимость для опасностей бури, которым мало кто позавидовал бы.
— Вольно, небесный брат, — ответил Чик. — Я знаю только, чего мне стоило найти тебя сегодня ночью, дальше моя бухгалтерия не простирается.
Молодой Митмен, кажется, успокоился:
— Вы не должны думать об этом, как, знаете, о предательстве... или не только предательстве.
— Да? А что еще?
Он мог колебаться, но не слишком долго, чтобы не выдать свою неопытность:
— Самое необычное предложение о Спасении, заявку на которое нам подали, со времен того другого Обещания, данного много лет назад...
Чик на мгновение увидел трап, возможно, где-то внутри огромного дирижабля будущего, битком набитый воскресшими телами всех возрастов, ошеломленные улыбки и переплетенные конечности без волосяного покрова, толпы гостей, только что прибывших из всех периодов прошедших двух тысячелетий, которых нужно как-то кормить, одевать, дать пристанище и всё объяснить, не сказав лишнего — административный кошмар, который пришлось улаживать главным образом ему. В его руке был новомодный мегафон. «Как он докатился до этого?». Он не узнавал свой голос. Он не мог придумать, что еще сказать. Все они смотрели на него, чего-то ожидая.
Здесь, в «Шаре с руки», он только пожал плечами:
— Я считаю себя дичью.
— Идем.
Алонсо вывел Чика из таверны, провел по ночному кампусу, потом через грозные готические ворота, и снова по склонам к северным окраинам Университета, в район недорогого жилья для студентов, к которому примыкала неосвещенная лужайка местной прерии, улицы, по которым они проходили, становились всё уже, их освещал скорее газ, чем электрические лампы более «респектабельных» районов города, — с каждым шагом, кажется, они всё более непропорционально удалялись, а молодой человек продолжал идти. Наконец они пришли на улицу нескладных домов периметральной застройки, наполовину разрушенных, ободранная внутренняя отделка свидетельствовала о духе поспешности и жадности, в котором эти дома возводили несколько лет назад. На земле лежала разбитая битумная черепица. Куски оконных стекол сверкали в тусклом свете. Где-то неподалеку гудел и шипел междугородний трубопровод, а вверх по улице стая собак врывалась и вываливалась из сырого полумрака уличных фонарей.
Алонсо, кажется, ждал замечания насчет этого квартала:
— Мы не хотим привлекать внимание, пока нет. Когда достаточно много людей решат, что мы им нужны, и начнут нас искать, возможно, мы переедем в место побольше и поближе к городу. А пока...
— Благоразумие, — предположил Чик.
На лицо юноши вернулось его привычное раздражение:
— Едва ли. Они не боятся ничего, что «этот» мир может им предъявить. Увидите.
Впоследствии Чик не мог избавиться от впечатления, гнездившегося глубже, чем он мог захотеть или был в состоянии проникнуть, что с ним вступили в психический контакт. Несмотря на чувство, что позитивные экспрессии молчания и присутствия задействованы против него, он не мог не прийти к выводу, что, несмотря на условные сигналы заселенности, все эти комнаты были фактически пусты. Он понял, что его угнетает четко различимый слой запустения, не только пыли, лежавшей повсюду, но и длительной тишины, возможно, на протяжении многих лет, без живого голоса, без звуков музыки, даже без звука человеческих шагов. В его душу закралось подозрение, от которого стыла кровь в жилах: то, что казалось ему светом лампы, на самом деле им не было — с помощью каких-то внеземных средств его органы зрения освещались локально и систематически вводились в заблуждение, без вторжения в царство безответной тьмы. По-своему вызывали беспокойство изменения, произошедшие с его спутником, когда они переступили порог — расслабление, которое молодой Митмен не удосужился скрыть, словно, доставив Чика, он мог спокойно погрузиться в состояние инструмента, который вернули обратно после выполнения задания в комод: кажется, это состояние он предпочитал докучливым требованиям повседневности.
Внезапно, величаво выступив на сцену, как оперный певец, которому нужно разразиться арией, появился «М-р Туз», как он представился. Черные глаза с блестящим отливом целились, словно оружие на дуэли. Слегка извращенные и необратимо осведомленные глаза, которые ассоциируются у нас с визитами мертвецов. Когда он улыбнулся, или, во всяком случае, попытался, впечатление не рассеялось.
Обойдясь без фатической болтовни, он сразу же начал рассказывать историю своих «людей».
— Мы здесь, среди вас, ищем убежище от нашего настоящего — вашего будущего: времени мирового голода, истощения запасов энергоресурсов, смертельной нищеты — конца капиталистического эксперимента.