На день погребения моего
Шрифт:
— Добрый вечер, Профессор, как обычно, полагаю?
— Еще чего, — добродушно ответил Гасперо с интонацией более высокой и фигурацией более мещанской, чем Песочный когда-либо у него слышал.
— Скорее, сынок, что всё это значит, ни малейшей толики старой профессиональной грандиозности, надеюсь...
— Песочный, я остро нуждаюсь в...
— Обойдемся без вступлений, Гаспер, tantum dic verbo, не так ли, скажи только слово.
— Ну что же, — насколько мог хладнокровно рассказал о том, откуда ему удалось вырваться, и что, он боится, произошло с подпустынным
—Это снова старые дела с Шамбалой. Кто-то, возможно даже — один из нас, наконец ее нашел.
—Это как?
Гасперо повторил услышанные им отрывки:
— И место это...нетронутое. Другие приповерхностные руины там заполнены песком, конечно, но в Шамбале песок что-то уносит в сторону, какой-то невидимый шар энергии, похожий на огромный воздушный пузырь...
— Так что любой, кто знает, где она находится...
— Может войти и занять ее, там не нужно специальное оборудование.
— Это отличная новость, Гаспер, — но Гасперо нарочито отводил глаза. — В смысле, радостное мгновение для Англии, я подумал...
— Мы там не одни, Песочный. Сейчас все Силы, присутствующие в регионе, стягивают туда свои войска. Появление таких фрегатов, как «Саксаул» — только ложные выпады для начала. День ото дня возрастают шансы начала затяжного конфликта за владение городом, на уровне полков, если не хуже.
— Но я на постоянной телефонной связи с Уайтхоллом, почему никто ни разу об этом не упомянул?
— Полагаю, потому что я сумасшедший, и всё это — не более чем бред сумасшедшего.
— То-то и оно, старина, я уже знаю, что твои самые безумные высказывания — лишь прежде времени выболтанная обычная история.
Он достал монету в полсоверена в форме головы м-ра Кэмпбелла-Баннермана.
— Думаю, мне нужно найти телефонную будку.
Он ушел. Благословенный тусклый паб, который Гасперо не надеялся когда-нибудь увидеть, пересекая пустыню, сочувственно погрузил его в свою приятную невозможность четко представить что-либо за пределами Дувра.
В тот день, когда Далли уехала в Нью-Йорк, Мерль, притворившись, что потерял очки, искал повсюду, где только мог придумать, открывал коробки, искал под стегаными одеялами и под рамой фургона, пока не поймал взгляд набивной старой куклы Кларабеллы, которая присоединилась к ним, как любила говорить Далли, несколько лет назад в Канзас-Сити, теперь она просто лежала в домашней пыли, и его удивили возникшие у него словно чужие эмоции — словно это было одиночество старой Кларабеллы, брошенной при полном свете дня, не было больше маленькой девочки, которая могла бы ее забрать. Один взгляд на ее лицо, на облупившуюся краску, и чертовы дренажные клапаны мужчины начали протекать, если не были смыты полностью.
Он дождался дня следующей зарплаты, покинул должность амальгаматора в «Литл Хеллкайт», упаковал проявители и фотографические пластины, и несколько фотографий, которые сохранил, отдав остальные. На нескольких из сохраненных фотографий была Далли. Он нашел пару хороших коней и поехал в Сан-Мигель, пересек Даллаский горный хребет, проехал Ганнисон, проехал по большому восточному склону в Пуэбло, что-то на подкорке убеждало его, что много лет назад во время путешествия на запад в Колорадо он упустил что-то очень важное, какой-то город, который не заметил, какое-то особое устройство, если он найдет его снова и начнет использовать, оно даже может перечеркнуть большую часть смысла его жизни, вот насколько важным оно было. Направляясь на восток, он знал, что Далли где-то на расстоянии тысяч миль впереди него, но нельзя сказать, что он планировал проехать весь этот путь на восток. Только ту часть пути, которую он должен проехать.
Однажды субботним вечером Мерль въехал в Одасити, Айова. Это было как раз после ужина, на небе еще оставался свет, несколько фермерских подвод возвращались из города во мглу, в которой маленькие дубки казались круглыми и плоскими, как леденцы, он заметил небольшую толпу, которая бурлила и ворчала, в любой момент могла перейти к неистовству у дверей обитого вагонкой здания с плоской крышей и разноцветными газовыми лампами, которые зажгли раньше уличных фонарей, и в свете затухающего дня читала по слогам название местного кинотеатра «Время творения». Мерль припарковал фургон и побрел к толпе.
— Похоже на ажиотаж.
Он заметил, что, подобно множеству кинотеатров в этой стране, этот переоборудовали из церкви какой-то секты, слишком маленькой для того, чтобы поддерживать правительство. Это имело смысл для Мерля, не видевшего большой разницы между зрителями кинотеатров и толпами на палаточных собраниях —та же готовность подпасть под чары сказочника.
—Третью неделю подряд, — тут же сообщили ему, — эта чертова штуковина не работает, и мы ждем Фиска, который приедет и начнет нести свой обычный вздор.
— Хуже места не придумать, она зацепилась за ту корягу в реке...
— ...камнем упала в этот водопад с того большого утеса...
— ...течение слишком сильное, чтобы она могла плыть, он ее заметил, когда проезжал мимо, чтобы успеть туда вовремя...
— И все в смятении! Фиск не знает, как он близок к изгнанию из города.
— Вот он, жалкий простофиля.
Мерль отошел, чтобы оставить немного пространства между ужасно расстроенным Фиском и толпой.
—Что случилось, братья во проекторе, в чем проблема — обрыв пленки, углероды выгорели?
— Фильм не движется с места, подающий барабан и передача, насколько я могу сказать.
— Я видел несколько таких аппаратов, не возражаете, если взгляну? Что у вас, механизм «Пауэрс»?
— Просто обычный мальтийский.
Он провел Мерля к заднему ходу темной экс-церкви и провел по лестнице к тому, что оказалось хорами.
— Больше я ничего не могу сделать для того, чтобы ее заправить, обычно это делал Уилт Фламбо, городской часовщик, знает этот аппарат вдоль и поперек, я унаследовал эту должность после того, как он сбежал с женой чиновника, распределяющего корма, а теперь он в Де-Мойне или где-то еще, рассылает всем открытки о том, как он там счастлив.