На день погребения моего
Шрифт:
Он не смог повторить слово «домой».
— Если повезет, они тоже решат, что мы хотим сесть на экспресс «Остенде», так что, вероятно, отправят своих людей на вокзал Staatsbahn. Классическое запутывание следов, облокотись на сидение, не волнуйся, со временем мы отправим тебя в нужном направлении. Если это то, чего ты действительно хочешь. Вот твои билеты, документы для переезда, аккредитив, немного наличных...
— Тысяча крейцеров? Это меньше десяти фунтов.
— Боже-боже. Напомни, сколько тебе обычно платили?
Киприан дерзко оглянулся.
— Минимум, который можно заработать в Вене — тридцать крейцеров в день.
— Когда уедешь отсюда, думаю, жизнь станет не такой дорогой. Что касается «дома», — мелькавшие электрические фонари отражались с определенными интервалами, как прожектор в тюрьме, в линзах его очков, — тебе может понадобиться некоторое время, чтобы поразмыслить, насколько сейчас это слово соотносится для тебя с «Англией». Примечательно, что на самом деле для тебя может быть безопаснее в Триесте...или даже дальше на восток.
Его глаза было сложно рассмотреть, но по линии плеч и модуляциям губ Киприан смог понять что-то, что он не произнес. После минутного психоректального дивертисмента:
— Полагаю, ты хочешь сказать — среди турок.
— Это был бы почти прелестный рефлекс, Лейтвуд, если бы он не был столь предсказуем среди твоих собратьев. Да — чтобы отдохнуть не в первый раз от опасных полифоний, с которыми мне приходится иметь дело каждый день, мелодий одноголосой импровизации дома свиданий — я имею в виду именно турок с их легендарным оснащением и так далее. Именно их.
— Хм, — Киприан посмотрел на погруженного в тень тайного агента. — Ты запутался, не так ли, сейчас, во всяком случае. Всё в порядке, я не удивлен, ты привлекателен, хоть и потрепан.
— Действительно. Вот почему все материалы по делам содомитов в конце концов оказываются на моем столе. Но..., — он начал энергично трясти головой, словно вышел из транса, — я снова жаловался? Мне ужасно жаль, иногда это получается само собой, словно брызги...
Русские были небольшой проблемой.
— Для тебя на выбор — простое или квалифицированное Kuppelei, сводничество, Миша...
— Я Гриша.
— Кем бы ты ни был, это единственный выбор, который тебе предлагается. Шесть месяцев или пять лет. Если будешь упираться и всё усложнять, мы представим документы, подтверждающие, что бедный маленький Киприан был твоим законным воспитанником в то время, когда ты ввел его обманным путем в безнравственную жизнь, за это ты получишь до пяти лет в тюрьме Габсбургов, скорее всего, тебя закроют в камере в бельгийском стиле, полтора фунта хлеба в день, мясо и суп иногда, как мне говорили, лучше, чем среднестатистический свободный мужчина в твоей родной России, но это, вероятно, мрачная картина для гурмана твоего уровня...
В какой-то момент было решено, что Киприану можно без колебаний сказать о том, что его местонахождение и среднесрочные планы, еще до того, как они будут разработаны в подробностях, неизменно сообщают Полковнику, который, как стало известно Киприану, теперь специализировался в южнославянской политике и сексуальных практиках, которые, в соответствии с бытующим мнением, включали непостоянство гендера.
— Хорватия-Славония! Но это его...
— Да?
— Его сад наслаждений. Рано или поздно он может сюда наведаться, и тогда он меня убьет, или один из этих русских меня убьет, или, спасибо, Тейн, как-то слишком много.
— Я бы не беспокоился из-за них. Вы больше не в их списке.
— С каких пор? И почему?
— Разочарованы? С тех пор как ваш Полковник был арестован, — нарочито протянув руку и посмотрев на швейцарские наручные часы с календарем из пушечного металла и черного фарфора, — фактически, в прошлый четверг. Ну и ну, мы забыли вам сказать? Очень жаль. Нет, он больше не в игре. Эта глава закончилась. Мы оставили прошлое позади. Хотя в этой отрасли не будет невозможным представить воссоединение в один прекрасный день, тем более что он, кажется, необъяснимым образом, следует признать, в вас влюбился.
— Нет, Тейн, даже если Англия на это рассчитывает.
— О, — пожав плечами, — да, мне дали понять, что возможна порка, в известной степени для проформы, но немного сверх того...
— Только не эти люди, ради всего святого, даже глупейший кретин из их списка знает: если оглянешься, умрешь. Порка. С какой чертовой далекой планеты ты сюда прибыл?
— Мы знаем «этих людей», Лейтвуд.
Киприан задумался.
— Это всё крайне важные новости, несомненно, но зачем вы рассказываете об этом мне? Почему бы не держать меня в неведении и страхе, как обычно?
— Скажем так, мы начали вам доверять.
— Он сдавленно рассмеялся. С горечью.
— Скажем так, вам даже необходимо об этом знать...
— ...для того, что вы собираетесь попросить меня сделать.
В Триесте он вообразил, что ему наконец-то удалось примкнуть к некоему мужскому братству, возможно, даже к Старой Верхней Адриатической Партии: опасные мечты, поскольку вскоре он стал достаточно благоразумен для того, чтобы понять, как мало может сказать по вопросу о том, куда его следует отсюда командировать. Да и на какой финал драмы он мог бы надеяться? Секция Иностранных Дел использовала его, очевидно, так же, как любой из бывших его клиентов. То же самое «теперь скажи это, теперь надень то, сделай это». Если это его судьба — всегда быть объектом чьего-то управления, почему было просто не вступить во Флот, любой флот, и поставить на этом точку?
Деррик Тейн, у которого здесь был оперативный псевдоним «Добрый Пастырь», вырывался сюда приблизительно раз в несколько месяцев, прибывал всегда вечером, в один и тот же номер в «Метрополе», который держали для него еще с тех времен, когда у него был псевдоним Buon Pastore, никогда не задерживался дольше, чем на ночь, а потом снова уезжал — в Семлин, очень часто — в Загреб, и в города на востоке, названия которых никогда не произносили вслух, не столько из осторожности, сколько из страха. На встречах с Киприаном он никогда не касался важных вопросов, если не считать определенным образом заряженного молчания, неловко растягивавшегося, когда они сидели и вместе пили среди красного плюша и золоченой бронзы. Киприан начал задаваться вопросом, не находил ли Тейн на самом деле для себя оправдания, чтобы повторять этот цикл прибытий, молчаний, обретений того, что он должен был считать контролем над собой, внезапных упаковок вещей на следующий день и отбытий. Это был показатель того, насколько далеко простиралась беззаботность Киприана — ему никогда не приходило в голову просто спросить у своего полевого супервайзера, что затевается. Когда возник вопрос Венеции, это просто застало его врасплох.