На день погребения моего
Шрифт:
На его пути начали попадаться масштабные демонстрации Социалистов. Ошеломляющая остановка движения демонстрации десятков тысяч мужчин и женщин рабочего класса, которые в молчании шли по Рингштрассе. «Отлично, — услышал Киприан замечение прохожего, — поговорим о медленном возвращении вытесненного!». Было очень много полиции, удары по голове занимали верхнюю позицию в их списке действий. Киприан получил парочку хороших ударов и упал на мостовую, что при его нынешнем наборе веса оказалось неожиданным преимуществом.
Однажды во время прогулки он услышал из открытого окна верхнего этажа, как всегда остававшийся невидимым ученик играл этюды из «Школы беглости» Карла Черни, опус 299. Киприан остановился, чтобы насладиться этими мгновениями страстной игры на фоне механической работы пальцев, и тут из-за угла вышла Яшмин Хафкорт. Если бы он не остановился, чтобы послушать музыку, уже зашел бы за угол к тому времени, как она достигла точки, в которой он стоял.
Мгновение они смотрели друг на друга, оба, кажется, осознавали акт взаимного спасения души.
— В четырех измерениях, — сказала она позже, когда они сидели в кофейне в Мариахильф на пересечении двух оживленных улиц под острым углом, на вершине траектории двух длинных узких комнат, обозревая обе комнаты по всей длине, — это не имело бы значения.
Она работала поблизости портнихой/шляпницей, как она думала, благодаря тайному вмешательству И. П. Н. Т., потому что в один прекрасный день на здешних вешалках появилась версия Бесшумного Платья Снеззбэри, которое она когда-то меряла в Лондоне.
Что мне на самом деле нужно — так это плащ-невидимка в дополнение, — предположила она.
— Слежка.
— Раз уж ты так это сформулировал.
— Один из выводов, к которым я всё чаще прихожу в эти дни. Ты знаешь, кто за тобой следит?
— Думаю, местные. Но еще и какие-то русские.
Самонадеянность школьницы, которую он давно здесь не встречал - что-то основательно ее встряхнуло. Он удивился, насколько глубоко ему удалось вникнуть в ее нынешние трудности, намного глубже, чем она могла бы ему разрешить, глубже, чем он сам мог бы вообразить полтора года назад. Он погладил ее руки в перчатках - он надеялся, что не так неуклюже, как ему показалось.
— Если это всего лишь Охранка, с ними сложностей не будет — там нет никого, кто не продается, и работают они за копейки. С австрийцами может быть больше проблем, особенно если это Кундшафтштелле.
— Городскую полицию я бы поняла, но...
Она говорила со столь естественно звучавшим недоумением, что ему пришлось отстраниться, он притворился, чтобы не погрузиться в те очевидные и нецелесообразные объятия, в которых при таких обстоятельствах оказался бы другой влюбленный юноша.
— Если вы согласны подождать несколько дней, не больше недели, я смогу придумать, как вам помочь.
Несомненно, она слышала нечто подобное, с необходимыми сменами приоритетов, от других мужчин в менее опасные времена, она прищурилась, всё еще ожидая другого полумгновения, словно позволяя прояснить какой-то другой аспект.
— У вас были с ними дела. С обеими конторами.
— Охранка сейчас разыгрывает несколько непредсказуемую партию. События на Востоке — японская война, восстания по всем железнодорожным линиям. Удачное время для выкупа билетов...так мне сказали. А что касается австрийцев...с ними может предстоять немного более интенсивная работа.
— Киприан, я не могу...
Сопротивляясь тому, что было почти потребностью приложить палец перчатки к губам:
— И вопроса такого не возникнет. Давайте посмотрим, что произойдет.
Он испытывал извращенное удовольствие, хотя был менее доволен собой из-за такого чувства — удовольствие от того, как колебалась, словно не желая лгать, потому что больше не была в состоянии рассчитать, насколько успешно он может ее уличить.
Он пытался на касаться в разговоре того, что задумал, полагая, что она может подумать что угодно. Когда зашла речь о Венеции, она сказала лишь:
— О, Киприан, как прелестно. Никогда там не была.
— Странно, но я тоже не был. Собственно говоря, у тебя есть минутка?
Они были в Публичном Пратере, поблизости оказалась популярная копия Венеции, известная как «Венедиг» в Вене.
— Знаю, это ужасно по-декадентски с моей стороны, но я привык думать об этом как о настоящей Венеции, городе, который я никогда не видел. Эти гондолы настоящие, действительно, и гондольери.
Киприан и Яшмин купили билеты и сели в одну из гондол, сели рядом, расслабившись, и смотрели на иностранное небо, уходящее в прошлое. На каждом шагу точная копия какой-нибудь венецианской достопримечательности — возникал Дворец Дожей или Ка' д'Оро.
— Впервые я увидел всё это, — сказал Киприан, — именно здесь. Если бы не приехал в Вену, вероятно, не увидел бы никогда.
— А я сомневаюсь, что когда-нибудь увижу.
Звук ее голоса вызвал у него приступ острой боли. Он не помнил ее столь жалкой. В это мгновение он должен был что-то сделать, чтобы непостижимым образом вернуть ее прежнюю. Но только, вероятно, не выпалить: «Я отвезу тебя туда. Обещаю». Вместо этого он решил, что лучше пойти поговорить с Рэтти МакХью.
— Ну вот! — воскликнул Рэтти с несколько неестественной веселостью, — мы снова собрались вместе. Яшмин всё еще в деле. Как я погляжу.
Он, как показалось Киприану, был не столько растерян, сколько испытывал профессиональное любопытство.
— Нельзя сказать, что она в нем была.
— Она всегда напоминала мне Гипатию. Перед толпами христиан, конечно.
— Скорее, сивилла наших дней. Это глубже, чем математика, насколько я понимаю. Вероятно, благодаря некоему стихийному душевному дару, из-за мирской силы притяжения, воздействующей на ее отца во Внутренней Азии, ее терзают две или три Державы сразу, Англия, как тебе, должно быть, известно, что-то из прошлого, Россия, официальной гражданкой которой она до сих пор является, и Австрия, под сенью которой за кулисами, конечно, возвышается Германия, нашептывая подсказки.