На девятый день

Лавряшина Юлия Александровна

– Ну, ты же туда приглашала!

На миг зажмурившись, Муська расхохоталась так, будто и не она только что казалась самым несчастным человеком на свете:

– Я ска… Я сказала… В Domino’s pizza! Тебе правда послышалось – в доме на спице?

И она со стоном уткнулась лбом в сложенные на столе руки. Инга тоже захлебнулась смехом:

– А я… А я уже представила этот дом на спице! Только никак не могла вспомнить, где у нас такой?

– Я про «Альбатрос» говорила! Его все знают.

– Тогда почему он не придёт? Тоже ведь знает?

– Знает.

Мы в эту пиццерию ходили всем классом. Ну, бывшим классом…

«Она же только год с нами учится, – вспомнила Инга. – А кажется, всегда тут была…»

Её саму удивляло, что она нисколько не завидует той лёгкости, с которой Муська влилась в жизнь их класса. И стала самой яркой и стремительной струёй в потоке, без которой уже невозможно было представить его цельным. Не завидовала, но восхищалась… И понимала, что ей самой никогда не овладеть этой способностью быть невесомой, как луч света, и мгновенно становиться столь же необходимой.

«Этому не научишься, – подумала Инга уныло. – Это уж или дано от природы, или нет. Ей – дано».

– Ты говоришь, что он никогда не приходит… А ты… Ты продолжаешь приглашать?

Муська усмехнулась одним ртом:

– А я продолжаю приглашать.

«Она? Не может быть, – мысли царапали мозг, и у Инги начала болеть голова. – Неужели у неё то же самое… И ей тоже хочется стать деревом за его окном?»

– Не может быть, – пробормотала она, пряча глаза. – Чтоб ты звала, а кто-то посмел не прийти…

– Почему – нет?

– Да потому что…

На миг у Инги опять перехватило дыхание, но она всё же выпалила:

– Ты ж, блин, невероятная! За тобой любой – в огонь и в воду!

Муська выдохнула смешок:

– Как видишь, не любой…

И вяло удивилась:

– Невероятная? Я? Ты шутишь, что ли?

Она всё перекладывала ручки, словно пыталась восстановить гармонию, нарушенную разговором по телефону. В себе и вокруг… Ногти у неё были не такими короткими и обкусанными, как у Инги, но лак на них не блестел. И ресницы Муська не подкрашивала… Инга разглядела это лишь сейчас, и почему-то ей стало легче. Похоже, Муська действительно была такой, какой и казалась…

– Кто ещё в нашем классе знает о нём?

– Что? – Муська подняла глаза. – Никто! Думаешь, я треплюсь об этом всем подряд?

– А почему мне… А, ну да… Я же сама услышала.

Качнув головой, она намотала на палец кончик косы:

– Не поэтому. Слушай, Инга, а приходи в субботу в «Альбатрос»? У меня день рождения будет… Там классно: перекусим, кино посмотрим, поиграем – всё в одном месте.

– Я?

– Ну да.

– Зачем?

– Что – зачем?

– Ну, зачем ты меня… приглашаешь?

Муська дважды дернула плечами. Они были не тощими, как у Инги, округлыми и крепкими:

– Глупо это говорить… Никто уже так не делает! Но я хотела… Слушай, давай дружить?

«Она издевается?» – из груди по рукам стекла мелкая дрожь, заставила похолодеть кончики пальцев. Инга отработанным жестом сунула их под себя – руки выдавали её панику слишком часто. А хотелось казаться непрошибаемой… Холодной, замкнутой, бесчувственной. Разве с такой захочется дружить?

– Ты прикалываешься?

В больших карих глазах задрожало смятение, Муська явно не понимала, почему вдруг такая реакция?

– Ты о чём именно?

– Обо всём. Приглашение. Предложение. Это розыгрыш какой-то?

Инге хотелось завопить во весь голос, но она продолжала говорить очень тихо – в кабинет то и дело заскакивал кто-нибудь из одноклассников.

– Почему?

– Потому что никому нафиг не нужно со мной дружить!

– Или ты сама никого не подпускаешь? – Муська вдруг встала и резко задвинула стул. – Да ладно, я не навязываюсь. Если захочешь – приходи в «Альбатрос». Нет, значит, нет.

И вышла в коридор быстрее, чем Инга придумала, что на это ответить. Походка у Муськи была спортивной, лёгкой… И захочешь – не догонишь.

«Упустила, – мелькнуло тоскливое. – Теперь Муська сроду ко мне не подойдёт… А если она не прикалывалась? Такая классная девчонка предложила мне дружить… Сама! А я ломаться начала… Да что со мной?!»

Но неверие продолжило копошиться под сердцем чёрной разлапистой кляксой, готовой перемазать всё мрачной краской. Когда оно поселилось в ней, Инга уже не помнила… Как и тот момент, накрывший её прозрачным колпаком и отрезавший от всего мира. Инга пыталась, но не могла вспомнить, что же случилось тогда? Кто-то высмеял её при всех? Или её побили? А, может, девчонки в детском саду прогнали, не желая включить Ингу в игру?

Она действительно забыла это… Но тёмное пятно неверия миру осталось и росло вместе с нею. Но не так уж пугало! Отталкивая от других, оно изо дня в день напоминало Инге, что она – счастливица. Ведь в её жизни есть целых три человека, которые никогда её не предадут: родители и брат. Это уже много. Детдомовцы и такого лишены…

Ей пришло в голову, что родители тоже не чувствуют себя счастливыми постоянно. Угольный разрез, где отец был начальником участка, закрылся уже больше года назад, и с тех пор он перебивался случайными заработками. Страшно нервничал по этому поводу! Ведь маме пришлось вернуться в газету, а она терпеть не могла журналистскую работу. Нет, ей нравилось писать. Но в городском издании было запрещено рассказывать правду о городской жизни: мэру отправляли номер прежде, чем он уходил в типографию. И тот собственной рукой вычёркивал любую критику, даже если это была всего лишь фотография лужи… В их городе всё прекрасно!

Ослушаться было нельзя, ведь газета находилась на дотации, и мэр запросто мог лишить всю редакцию зарплаты.

– Я просто в бешенстве! – кричала мама, возвращаясь с работы. – Мы же знаем, что в местном МЧС подмахивают документы за взятки! Даже не выезжают на объекты, не проверяют ни черта! Сами предприниматели рассказывают… Жаль не на диктофон! Да всё равно – кто мне даст об этом написать? А если случится что – с кого потом спрашивать? Не дай Бог, конечно… Снимать надо к чёрту всю нашу администрацию! От них коррупция и идёт.