На диком бреге
Шрифт:
— А ведь думаешь, как оно живет, начальство.
— По-разному живет… А мы вот всегда так: пока первые улицы не построят, в палатках, не отрываясь от масс, — сообщил Петрович.
Гостья все больше нравилась ему: эдакий перчик. Свои огромные подшитые валенки она оставила у порога и осталась в чулках. Ножки у нее были маленькие, стройные, ступала она упруго, неслышно. Но, восхищаясь, он становился все более застенчивым. Непривычное это чувство тяготило, как узкие ботинки.
— Так, может, сядем, выпьем, как говорится, рюмочку чая, а? — просительно произнес он, нерешительно принимаясь раскупоривать портвейн.
— Может, у вас водка
— Водка! — радостно воскликнул Петрович, всплескивая руками. — Слеза пресвятой богоматери?.. Ну, конечно же. — И достав из-под кровати непочатую поллитровку и граненые стаканчики, тут же водрузил все это на стол. Гостья критически осмотрела посуду, вынула чистый носовой платок, помочила его из чайника, протерла стаканчики. Сама налила себе и Петровичу как раз по самые краешки и выпила до дна спокойно, как пьют боржом или нарзан. Потом пошарила вилкой по столу, выбрала кусок селедки.
— Вкусная. Кто же это вам все приготовил?
— На бога не надеемся, все сами. — Он тоже выпил, стал хмелеть, застенчивость проходила.
— Я, знаете ли, Мурочка, простите, не знаю, как вас по батюшке.
— Мария, Маруся.
Хмелея, Петрович, как всегда, свертывал на «интеллигентный» разговор.
— Я, знаете ли, Марусенька, продукт нэпа… Ни папы, ни мамы. С пяти лет на хозрасчете. Может быть, слышали: «Позабыт, позаброшен, на заре юных лет я остался сиротою…» Еще селедочки? Великолепнейшее произведение русской кулинарии, мое фирменное блюдо. Прошу вас… Я вам, если хотите, по всему дипломатическому протоколу стол сильвирую. Аварил Гарриман тут приезжал… Знаете, кто такое? Акула империализма! Мне Старик говорит: «Петрович, следи, чтобы сильвировали не как в деревне». Я — бу сде, и порядочек… Акула наелась до отвала и была довольна… Ух, какие у вас губки! Это удивительное явление, но мне почему-то страшно хочется вас поцеловать.
Гостья не без аппетита ела, но признаки охмеления не проявлялись. И когда Петрович перед решительным штурмом попробовал было снова наполнить ее стакан, она закрыла его ладонью и не дала ему налить и себе.
— Хватит. На бровях, что ли, к машине поползете?.. Терпеть не могу, когда при мне до «Вася, ты меня уважаешь» надираются. — Но, заметив, что хозяин сразу скис, засмеялась и совсем по-деревенски выкрикнула частушку:
Есть у нас шофер Володя, Замечательный танцор. Но ему сто грамм дороже, Чем сердечный разговор.
А когда Петрович, собравшись с духом, попробовал ее обнять, гостья как-то очень ловко, без всяких усилий вывернулась, засмеялась и вдруг грубо спросила:
— Что, хочешь, чтобы я обед отработала? Уж я лучше деньгами… — И, порывшись в сумочке, бросила на стол кредитку.
Уязвленный, окончательно растерянный хозяин не знал, как и быть.
— Всякий сявкам бить по морде позволяете, а интеллигентному человеку легонько прикоснуться нельзя.
— Это кто же сявка, Мамочка, что ли? — спокойно спросила гостья, и карие глаза ее прищурились. — Да ты, «Машина к подъезду», по сравнению с ним — снеток. Мамочку в выгребную яму брось, он оттуда с живой щукой в руках вынырнет. Он бы из тебя тогда свиную отбивную сделал, кабы не твой начальник… А ну, дай мне пальто и сам одевайся… Проводишь.
И вот сверкающий лаком лимузин «шепотом» подошел к палатке № 28. Приближаясь, фары его спугнули парочку, отскочившую от самого радиатора в тень большой сосны, и глазастый Петрович, несмотря на обиды/ кипевшие в нем, как адская смола, успел различить инженера
— Приветим, девочки, — сказала им Мурка, выскакивая из машины и, оглянувшись, пренебрежительно обронила Петровичу: — Спасибо, Нонсенс. Поезжайте в гараж, вы мне сегодня не понадобитесь…
Разворачивая машину, Петрович слышал многоголосый девичий смех, и ему казалось, что ничего более скверного еще не елучалось с ним в жизни.
3
Три неприятности, одна за другой, пришлось пережить Сакко Надточиеву.
После разговора с Петиным прошло семь дней. Утром Вячеслав Ананьевич по телефону поинтересовался, что сделано для осуществления предложения Бершадского. Узнав, что ничего не сделано, обронил не то ироническое, не то удивленное «да?» и, не слушая объяснений, положил трубку.
И вскоре в газете «Огни тайги», в статье, посвященной техническому творчеству молодых специалистов, Надточиева в самой резкой форме разнесли за игнорирование предложения молодого инженера. Под статьей стояла многозначительная подпись: «Группа товарищей».
В ответ на телефонный звонок редактор «Огней», который всегда относился к Надточиеву хорошо, привлекал его к выступлениям по разным поводам, только вздохнул: не поместить эту заметку он просто не мог. Советовал поскорее принять меры и обещал немедленно же сообщить об этом читателем.
— Но ведь вздор, мыльный пузырь это предложение.
— Твое мнение нам известно, — отвечал редактор печально. — Мы консультировались в управлении у очень авторитетных людей, и они…
— Но мы не могли позволять себе роскошь — тратить большие средства на пускание эффектных мыльных пузырей лишь для того, чтобы слыть новаторами.
— Как знаешь, Сакко… — В трубке опять послышался вздох. — Я тебе только добра хочу, не упрямься…
На следующий день уже втроем — Капанадзе, Надточиев и редактор — сидели в продолговатой бревенчатой комнате партийного комитета. Надточиев глядел в окно, где меж жемчужными гирляндами заиндевевших проводов, отмечавших будущую улицу, один за другим, фырча и окутываясь сизым дымом, тянулись грузовики с тесом. Редактор изучал на стене золотистые натеки смолы. Капанадзе, сидя за столом, машинально обводил пальцем уже упомянутую статью в «Огнях», лежавшую у него под стеклом. Все трое относились друг к другу с симпатией, вместе в свободное время хаживали на рыбалку и потому сейчас чувствовали себя особенно неловко.
— Ну, чего ты, генацвали, упрямишься. Сам же говоришь, что лучше, когда волосы на голове, а не на гребешке. Так почему же, дорогой, не бережешь прическу? Петин — за, пресса — за, партийная общественность — за, а товарищ Надточиев против. Уселся, как пан в старом польском сейме: не позволяй… Хорошо это?
— Пойми, Ладо, и ты, печать, пойми, это пшик, ничто. Вы все убедитесь в этом, когда попусту будет вломлена в это дело куча денег… Я ему представил самый простой расчет: ведь это копейку рублевым гвоздем прибивать. Чушь, сплошная чушь… Он — за… Я ведь знаю, чьи слова цитирует эта «группа товарищей». Петин любит, чтобы его цитировали, как Библию. А я неверующий. Мне ничьих цитат не надо, у меня своя голова… Петин! Вы еще его узнаете. Вещь в себе этот Петин, вот кто…