На французской земле
Шрифт:
В задней комнате этого магазина часто бывало по пятнадцать человек, которые обычно обсуждали чисто технические вопросы: кому отвезти туда-то оружие, кого послать за бежавшими пленными, чтобы привезти их в Париж, и т. д. И в одинаковой степени и хозяйка магазина, и ее муж, и посетители, толпившиеся в задней комнате, бесспорно, после короткого и формального допроса, заслуживали расстрела. Но, к счастью, гестапо туда не заглядывало. А вместе с тем, там днями лежал кожаный портфель, туго набитый револьверами, там были тюки и чемоданы штатского платья для переодевания бежавших военнопленных, там стояла пишущая машинка, которую должны были доставить на квартиру, где печаталась советская подпольная газета.
Именно туда попал однажды Антон Васильевич, которому сказали, что в
Потом он прибавил то, что говорил и мне несколько раз: — Я не считаю себя контрреволюционером, я не помещик, не капиталист и не эксплуататор. И если мне скажут, что завтра Россия победит и меня будут судить как контрреволюционера и врага народа, то, зная это, я все равно ни на минуту не изменю своего отношения к тому, что происходит. В меру моих сил я помогаю делу защиты родины и, что бы ни случилось, буду это продолжать. Что будет потом, это неважно. И что, в конце концов, значит моя личная судьба по сравнению с той огромной опасностью, которой подвергаются двести миллионов населения моей страны?
«Что значит моя личная судьба?..» — он должен был проверить на жестоком опыте эти слова несколько месяцев спустя, когда в маленьком провинциальном городе его допрашивали в гестапо, куда его привели и где ему было предъявлено страшное обвинение в том, что он советский агент.
Он был послан из Парижа в один из юго-восточных департаментов Франции с двойным поручением: сначала провести работу среди некоторых русских элементов в указанном городке, так как там могли оказаться люди, готовые вступить в партизанские отряды; затем, выполнив первую половину миссии, приехать в ту часть, которой командовал Антон Васильевич и которая уже вела войну против немцев. Он должен был постараться спасти тех советских людей, которые под угрозой смерти или расстрела поступили в немецкую армию. Но некоторые из них были сознательными предателями; заранее знать этого было нельзя.
Вместе с ним поехал его товарищ по кличке Мишель. Это был человек совершенно другого типа, немного чудаковатый, веселый, спортсмен, специалист по физкультуре и по борьбе джиу-джитсу — небольшого роста, чрезвычайно плотный и крепко сколоченный. Ни его личное мужество, ни то, что он был прекрасным товарищем, на которого можно было рассчитывать в любом положении, никогда не подвергались никаким сомнениям. Его патриотические взгляды были просты и прозрачны: надо воевать с немцами при любых обстоятельствах, остальное неважно. Единственное, что могло бы его остановить, это страх перед опасностью, но я думаю, что об этом чувстве он имел такое же теоретическое представление, как Алексей Петрович — о возможности использовать для зла свое личное очарование.
Алексей Петрович расстался с Мишелем в маленьком городе, где была их первая остановка. Мишель — с таким же точно заданием, как у Алексея Петровича, то есть сначала пропаганда, потом путешествие в партизанский отряд, — остался здесь, а Алексей Петрович поехал дальше, в другое место, за шестьдесят километров. Позже они должны были встретиться на дороге.
Алексей Петрович приехал в тот курортный городок, который составлял первую цель его путешествия, уже в сумерки, пообедал в ресторане, адрес которого ему еще в Париже был дан организацией, и впервые за много дней спал в настоящей кровати. На следующее утро он встретился с местным агентом организации Resistance[11],
Встреча с лейтенантом произошла на следующее утро. Это был человек лет 40–45, по-видимому, из казаков. У него было довольно приятное лицо, но таким оно казалось только в первую минуту, потому что через некоторое время нельзя было не заметить, несмотря на приветливую улыбку, жестокие его глаза и какую-то холодную свирепость в складках около рта.
Этот человек уже знал, что Алексей Петрович — официальный представитель организации советских военнопленных; вообще осведомленность его была подозрительно велика. С начала разговора Алексей Петрович был почти убежден, что имеет дело с провокатором. Это впечатление еще усилилось после того, как лейтенант снял с груди крест и поклялся, что он никогда не предаст «священного дела родины». Он обещал Алексею Петровичу перейти в партизанский отряд и привести с собой «людей». Свидание было назначено на следующий день. Но вечером того же дня, встретив на улице Алексея Петровича, лейтенант ему объяснил, что завтра не может быть, так как боится слежки. Алексей Петрович назначил свидание на послезавтра, твердо решив уехать за день до этого и уже не сомневаясь ни минуты в провокации.
На следующее утро Алексея Петровича остановили несколько человек, среди них — русский эмигрант-переводчик, лицо которого он хорошо помнил, так как видел его в Париже много раз. Эмигрант этот тоже знал Алексея Петровича — где он живет, что делает и т. д. Эти люди настоятельно просили Алексея Петровича зайти к ним, поговорить по важному делу. Никакие его отговорки не подействовали. Фактически он шел под их конвоем — их было четверо, они все были вооружены. Алексей Петрович держал руку за бортом пиджака; один из его спутников, словно случайно, взял его за локоть и потянул: было очевидно — он хотел убедиться, нет ли у Алексея Петровича за пазухой револьвера. Но револьвера не было.
В комнате гостиницы, за столом, на котором тотчас же появились стаканы с вином, началась беседа, вернее, расспросы о Resistance, организации, способах снестись с ней и т. д. Констатировав, что у Алексея Петровича нет оружия, ему предложили браунинг, от которого он отказался.
Он был, конечно, слишком умен, чтобы формально себя скомпрометировать, на что рассчитывали его собеседники. Он сказал, что не имеет никакого отношения к какой бы то ни было организации и что оружие ему, мирному коммерсанту, не нужно. Единственное, в чем он может им помочь, это отношения с местным населением. Алексей Петрович был в отчаянном положении и прекрасно отдавал себе в этом отчет. Его несчастие заключалось в том, что он попал на провокатора, и это исправить было невозможно. Но в остальном он не сделал ни одной ошибки.
Через полтора часа разговор был кончен, они все вместе вышли из гостиницы. Но тут его попросили на минутку зайти к лейтенанту.
Они пересекли улицу и вошли в казарму.
— Налево, пожалуйста, — сказал Алексею Петровичу переводчик.
Он повернул налево, в коридор, и в ту же секунду почувствовал, что к его затылку приставлено дуло револьвера.
— Ни слова, гад, руки вверх.
Алексея Петровича мгновенно раздели и обыскали, выворотив все карманы и распоров подкладку костюма. — Жить тебе четверть часа осталось, — сказал один из них, держа в руках наведенный на Алексея Петровича автомат. — Марш вперед, ни одного слова и не поворачивай головы ни вправо, ни влево.