На главном направлении(Повести и очерки)
Шрифт:
Я ждал взрыва несколько секунд, но эти секунды показались мне вечностью В голове гудел какой-то колокол, гудел долго, протяжно: «Бом, бом, бом — конец, конец». Думать было некогда и не о чем — конец и все… А когда убедился, что взрыва не будет, содрогнулся: рубаха мокрая и холодная, словно я на льду лежал и своим телом расплавил его. Холодно Замерз. Холодный пот выступает от страха, горячий — от хладнокровия. Пора бы уже привыкнуть. Но вот новый удар, взрыв, другой, третий…
С большим трудом вылезаю из-под толстого слоя земли. Слава богу, рубаха теплая, выступил горячий пот. Вытащить бумаги помог сержант Тобольшин.
Пока добирались до блиндажа начальника политотдела
Не успел я отдышаться в блиндаже Васильева, как снова началась бомбежка. Часовой у входа в блиндаж то и дело сообщал: «Влево бере!», «О, це вправо!», «У, стерва, це прямо в меня!» — И он, как щука, нырнул в блиндаж.
Сильным взрывом бомбы, упавшей рядом, так тряхануло, что в первую минуту я не мог понять, где нахожусь. Затем последовало еще несколько взрывов. Земля качала нас, как в зыбке.
К вечеру связь на кургане была нарушена, а из блиндажа нельзя показать головы. Потери среди работников штаба большие. Ночью Чуйков перенес свой КП в город.
По дну широкого, с крутыми и высокими берегами оврага сочится тоненький пересыхающий ручеек. Местные жители города издавна называют этот ручеек Царицей. Говорят, что весной Царица бушует, как настоящая многоводная река. Впадает она в Волгу вблизи центральной пристани. Недалеко от устья Царицы — большой мост, соединяющий северную часть города с южной. Сейчас в овраге расположен штаб армии. Отделы штаба разместились в царицынском подземелье — штольне. Эта штольня заложена у самого русла речки и уходит далеко под высокий берег. У штольни имеются запасные входы и выходы. По обеим сторонам штольни построены комнаты и даже залы. Стены обиты тесом и фанерой. Надежное укрытие от бомб — над нами целая гора земли. И все-таки нам слышны взрывы каждой бомбы. Земля гудит и гудит. Мы будто в бочке, на которую наколачивают обручи: так яростно и ожесточенно бомбит враг эту часть города.
Связные принесли неприятную весть: немцы вышли к вокзалу, наши части, действующие в этом районе, нанесли огромный урон противнику, но им требуется помощь.
Идет пополнение — не сегодня-завтра должна прибыть к переправе гвардейская дивизия Родимцева. Родимцев, кажется, уже здесь, на рекогносцировке. Ожидается прибытие сибирской дивизии Батюка.
Это моя родная дивизия идет сюда после переформирования. Но где она сейчас? Говорят, вышла из Ленинской — это семьдесят километров от Сталинграда. Скоро ли придут? Эх, скорее бы!
Обстановка с каждым часом усложняется, связь почти полностью парализована.
Генерал Пожарский пришел измученный, весь в пыли, с потрескавшимися губами. Всегда подвижной, энергичный и неунывающий, на этот раз он горестно махнул рукой, давая помять, что противник на Мамаевом кургане. Вслед за генералом появился Семиков. Он был там, на кургане, до последней минуты и сейчас так измучен, что едва держится на ногах. Гимнастерка на нем изорвана, будто он с кем-то дрался за грудки, но ни ссадин, ни признаков тяжелого ранения не видно, однако гимнастерку надо менять. Теперь я предлагаю ему свою запасную, что получил на днях в АХО. Александр попытался улыбнуться, но на его лице такая усталость, что трудно понять, то ли он улыбается, то ли морщится.
— Дай сначала воды, потом гимнастерку…
…Вечером командарм вызвал к себе в штольню начальника оргинструкторского отдела Вотитова, инспекторов политотдела Ивана Старилова, Ивана Панченко, Ивана Семина, меня и двух сотрудников особого отдела. Мы не знали, зачем вызваны.
Между мной и Панченко проскочил белокурый в военной форме паренек лет шестнадцати. Передав что-то в руки Чуйкову, он, козырнув, почти рысью выбежал из отсека.
Посмотрев ему вслед, Чуйков прошелся вдоль стены и, показывая глазами на дверь, заговорил:
— Этого хлопца я называю по имени и отчеству: Револьд Тимофеевич. Ему шестнадцать лет. Он сын подполковника Сидорина, который работал со мной еще в Белорусском округе. Недавно подошел ко мне этот юнец и доложил: «Товарищ командующий, я привез тело убитого подполковника Сидорина». Я знал, что Револьд — сын убитого, и не нашелся сразу, что ответить. Рядом со мной стоял дивизионный комиссар Абрамов Константин Киркович. Он ответил Револьду, не оборачиваясь: «Передай труп коменданту и скажи, чтобы подготовили могилу для похорон». Я понял, что Абрамов не знал Револьда раньше, поэтому так сухо ответил сыну погибшего. Я выждал, пока Револьд отошел от нас, и, обратясь к Абрамову, спросил: «Ты знаешь, что ты ответил этому юнцу? Ведь это родной сын подполковника Сидорина». Абрамов посмотрел на меня широко открытыми глазами и произнес только: «Да ну!»— и побежал вслед за Револьдом.
Передохнув, Чуйков продолжал:
— Рано утром следующего дня я собирался выезжать на свой наблюдательный пункт. Уже садясь в машину, увидел Револьда, лежащего на земле, его плечи вздрагивали от рыданий. Он будто знал, что тот клочок земли будет сдан фашистам. Он не хотел уходить от могилы отца. Недолго думая, я крикнул: «Солдат Сидорин, сейчас же в машину, поедем со мной, захвати автомат и побольше патронов». Револьд вскочил, отряхнулся, поправил гимнастерку и стрелой бросился выполнять мое приказание. По дороге, разговорившись, я узнал, что у Револьда есть мать где-то в Сибири. Я осторожно намекнул ему, не хочет ли он поехать к ней. Его глаза опять сделались влажными, ион ответил: «Нет, если прогоните от себя, все равно с фронта не уйду, буду мстить за отца» С этих пор Револьд Сидорин ни на минуту от меня не отлучается. Он стал спокоен, ничего не боится, только по вечерам иногда всхлипывает, по виду не подает, что плачет об отце…
Наконец Чуйков шагнул ближе к нам. Его внимание привлекли Старилов и Панченко: оба саженного роста, с метровым размахом плеч.
— Вам все ясно?
Переглянувшись, мы не знали, как ответить.
— Вы должны установить строгий порядок на центральной переправе, — сказал он нам. — Вас семь человек, семь гранат, семь автоматов — сила. Как только наведете порядок, узнайте положение с вокзалом и обязательно пошлите к нам связного. Будьте решительны! Затем побывайте в частях на правом фланге и лично передайте от имени Военного совета, что к нам на помощь идут большие силы.
Каждый из нас получил документ, удостоверяющий наши особые права и полномочия, предоставленные Военным советом. Чуйков пожал нам руки. Глаза его были воспалены: последние дни командарм почти не спал.
Мы вышли. Беспокойный Вотитов не дал даже заглянуть в свой отсек.
— Идем, идем, — заторопил он меня и, согнув в три погибели свое длинное тело, почти на четвереньках выполз на тротуар Пушкинской улицы.
Навести порядок на переправах центральной пристани было не так-то легко. Подходы к причалам были забиты ранеными и санитарами. Чуть поодаль от причалов толпились большие группы шоферов, артиллеристов, стрелков, минометчиков с карабинами и винтовками. О чем-то переговариваясь между собой, они, казалось, готовы были обвинить любого командира за беспорядок и расправиться с каждым, кто попытался бы послать их на огневые позиции, в бой.