На глазах у сорока миллионов
Шрифт:
– Этот человек вооружен? – спросил он.
– Не думаю, – ответил Воллнер.
– Потому что, если он вооружен, мне следует позвать еще одного полицейского на помощь.
– Мне кажется, вы справитесь, – сказал Воллнер.
– Вы думаете? – переспросил недоверчиво Фэарчайлд, но Воллнер уже вошел с ним в лифт. Они вышли из лифта на десятом этаже, и здесь Фэарчайлд снова занервничал: – Может, мне следует зарегистрировать этот вызов. В конце концов...
– К тому времени, как вы зарегистрируете вызов, этот человек убьет кого-нибудь, – предположил Воллнер.
– Да, пожалуй. Верно, – произнес неуверенно Фэарчайлд, думая, что
– Здесь.
– О’кей, пошли.
Они вошли в приемную. Воллнер направился к мужчине, который снова сидел на скамейке, и сказал:
– Это он.
Фэарчайлд распрямил плечи и подошел к скамейке.
– Так, в чем тут дело? – спросил он.
– Ни в чем.
– Этот человек говорит, что вы отказываетесь покинуть его офис.
– Верно. Я пришел сюда повидаться с девушкой.
– Ах, вот что, – сказал Фэарчайлд, готовый теперь уйти, раз дело касается романтической истории. – Если так...
– С какой девушкой? – вмешался Воллнер.
– С Синди.
– Позовите сюда Синди, – сказал он секретарше, и она тут же поднялась и заспешила по коридору. – Почему вы не сказали мне, что вы друг Синди?
– А вы у меня не спрашивали, – ответил мужчина.
– Послушайте, если речь идет о личном деле... – начал Фэарчайлд.
– Нет, подождите минутку, – попросил Воллнер, кладя руку на его плечо. – Синди будет здесь через минуту.
– Хорошо, – сказал мужчина. – Именно ее-то я и хочу видеть.
– Кто вы такой? – спросил Воллнер.
– А вы кто такой?
– Я – Майлс Воллнер. Послушайте, молодой человек...
– Рад встретиться с вами, мистер Воллнер, – сказал мужчина и снова улыбнулся.
– Как вас зовут?
– Мне не хочется говорить вам этого.
– Сержант, спросите, как его зовут.
– Как вас звать, мистер? – сказал Фэарчайлд, и в этот момент возвратилась секретарша, за которой шла высокая блондинка в голубом платье и туфлях на высоких каблуках. Она остановилась у стола секретарши и спросила:
– Вы звали меня, мистер Воллнер?
– Да, Синди. К вам пришел друг.
Синди оглядела приемную. Эта двадцатидвухлетняя девушка с высокой грудью, широкими бедрами и васильковыми глазами под цвет своего платья была удивительно хороша. Она внимательно посмотрела на Фэарчайлда, а потом на мужчину в сером. С озабоченным взглядом она вновь повернулась к Воллнеру.
– Мой друг? – переспросила она.
– Этот мужчина говорит, что пришел к вам.
– Ко мне?
– И что он ваш друг.
Синди еще раз осмотрела мужчину и пожала плечами.
– Я его не знаю, – сказала она.
– Нет? – спросил незваный гость.
– Нет.
– Это скверно.
– Послушайте, что это значит? – вмешался Фэарчайлд.
– Ты обязательно меня узнаешь, бэби, – сказал мужчина.
Холодно взглянув на него, Синди заметила:
– Очень в этом сомневаюсь. – Отвернувшись, она пошла прочь.
Мужчина быстро вскочил со скамьи и схватил ее за руку.
– Секундочку, – сказал он.
– Отпустите меня.
– Радость моя, я тебя никогда не отпущу.
– Оставьте девушку в покое, – сказал Фэарчайлд.
– А вот в полицейском дерьме мы здесь совсем не нуждаемся. Исчезни, – отозвался мужчина.
Фэарчайлд сделал шаг в его сторону и поднял дубинку. Мужчина неожиданно нырнул и резко ударил левой Фэарчайлду
Но мужчина, повернувшись, только улыбнулся и сказал:
– Передайте Синди, что я еще зайду к ней. – И вышел из офиса.
Воллнер подбежал к телефону. Люди входили и выходили из комнат. Секретарша все еще визжала. Воллнер быстро набрал номер полиции, его соединили с 87-м участком.
Сержант Мерчисон посоветовал Воллнеру отослать избитого полицейского в участок, детектив будет у него сегодня или завтра утром.
Воллнер поблагодарил его и повесил трубку. Руки его дрожали, секретарша продолжала визжать.
В другой части 87-го участка на боковой улице, отходящей от Калвер-авеню, среди трущоб стояло заурядное кирпичное здание, в котором когда-то располагался мебельный склад. Теперь оно громко называлось телевизионной студией. В этом здании каждую неделю, кроме времени летних отпусков, рождалось шоу Стэна Джиффорда.
Было немного странно почти каждый день видеть среди трущоб дюжины высокообразованных, хорошо одетых рекламных и телевизионных специалистов, создающих еженедельный комедийный час Джиффорда. Жители окрестных домов с подозрением следили за процессией творцов; впрочем, передача выходила в эфир уже три года подряд, и они привыкли видеть в своей среде чужаков. Почти никогда не возникало проблем между умниками из центра и жителями окраины, и, возможно, никогда и не возникло бы – в трущобах достаточно проблем и без ссор с телевизионными компаниями. Кроме того, большинство людей в округе любили шоу Стэна Джиффорда и всегда спешили домой ко времени этой передачи. Раз все эти доходяги нужны, чтобы подготовить еженедельное шоу, так почему они должны жаловаться? Это хорошее шоу, и смотреть его может каждый.
Хорошее шоу, которое может смотреть каждый, репетировали с предыдущей пятницы в складе на Северной Одиннадцатой улице, а сейчас было без четверти четыре, среда, а это означало, что ровно через четыре часа и пятнадцать минут на телеэкранах всей страны объявят шоу Стэна Джиффорда, а затем после рекламного ролика послышится вступительная музыкальная тема, после чего из приблизительно двадцати миллионов телевизоров понесется организованный бедлам. Телевизионная сеть, отдавая лучшее время потенциальным спонсорам, оценила, что в каждом доме с телевизором его смотрят по крайней мере двое, а это означает, что каждую среду в восемь часов вечера восемьдесят миллионов глаз уставятся на улыбающегося Стэна Джиффорда, который махнет рукой с экрана и скажет: “Ну что, еще хотите, а?” В устах другого, менее популярного человека – даже произнесенная с улыбкой – такая вводная фраза заставила бы многих зрителей переключить телевизор на другую программу или же вообще выключить его. Но Стэн Джиффорд был очарователен, умен и обладал врожденным чувством комичного. Он знал, что смешно, а что – нет, он мог даже дурную шутку превратить в хорошую, просто признавшись в неудаче кивком или виноватым взглядом на своих поклонников. Он демонстрировал легкость, которая казалась врожденной, и спокойствие, которое могло быть только естественным.