Шрифт:
МЕЛЬНИКОВ-ПЕЧЕРСКИЙ, Павел Иванович
(1818-1883)
"На горах"
(1875-1881)
Все примечания, данные в скобках, принадлежат автору.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Маленько под хмельком воротился Меркулов в свою комнату. Было уж за полночь, а Веденеева нет как нет. Придумать не может Меркулов, куда он запропастился; а еще пуще его тревожится Флор Гаврилов. В том же доме Ермолаева, в нижнем жилье, на постоялом дворе, устроенном для серого люда, нанял он крошечную каморку. Ни сон, ни еда нейдут на ум заботному приказчику, то и дело ходит он наверх проведать, не воротился
– Ярманка, сударь, место бойкое, недобрых людей в ней довольно, всякого званья народу у Макарья не перечтешь... Все едут сюда, кто торговать, а кто и воровать... А за нашим хозяином нехорошая привычка водится: деньги да векселя завсегда при себе носит... Долго ль до греха?.. Подсмотрит какой-нибудь жулик да в недобром месте и оберет дочиста, а не то и уходит еще пожалуй... Зачастую у Макарья бывают такие дела. Редкая ярманка без того проходит.
Напрасно Меркулов успокаивал Флора Гаврилова, напрасно говорил он, что его хозяин не такой человек, чтобы ночью по недобрым местам шататься. Головой только покачивал приказчик.
– Бес-от силен, Никита Федорыч,- сказал он Меркулову.- Особливо силен он на этаком многолюдстве при таком нечестии, как здесь. И со старыми людьми у Макарья бывают прорухи, а Дмитрий Петрович человек еще молодой... Мало ли что может случиться!..
Когда Морковников утащил Меркулова ужинать, Флор Гаврилов вышел вон из гостиницы и сел на ступеньках входного крыльца рядом с караульным татарином (На ярмарке обыкновенно в караульщики нанимают сергачских и васильских татар. Это народ честный и трезвый. Чернорабочие, крючники, перевозчики - тоже больше из татар.).
Заволокло месяц тучками, и темно-синяя ночь раскинула свою пелену над сонной землей. С каждой минутой один за другим тухнут огни на земле и стихает городской шум, реже и реже стучат где-нибудь в отдаленье пролетки с запоздалыми седоками, слышней и слышнее раздаются тоскливые напевы караульных татар и глухие удары их дубинок о мостовую. С реки долетают сдержанные клики, скрип дерева, лязг железных цепей - то разводят мост на Оке для пропуска судов. С городской горы порой раздаются редкие, заунывные удары колоколов - то церковные сторожа повещают попа с прихожанами, что не даром с них деньги берут, исправно караулят от воров церковь божию.
Грустно склонив голову, сидит Флор Гаврилов на ступеньке крыльца. С каждой минутой растет его беспокойство, и думы мрачнее и мрачнее...
– А что, знаком?.. Как нонешный год на ярманке?.. Ночным временем пошаливают?
– немного помолчав, спросил он у татарина.
Помолчал немного и татарин, а потом сквозь зубы лениво промолвил отрывисто:
– Иок! ( Нет..)
– Не слышно, чтобы кого ограбили?.. аль в канаве утопили?..- продолжал Флор Гаврилов спрашивать татарина.
– Иок,- ответил, зевая, татарин.
– Хозяин мой где-то запропастился... Не попал ли на лихих людей.
– Молода хозяин?
–
– Молодой еще... Дмитрий Петрович Веденеев. У вас тут в номере наверху стоит,- сказал Флор Гаврилов.
– Волгам шатал, Кунавин гулял,- осклабляясь, молвил татарин.- Гулят... Кунавин... Карашо!..-- прибавил он, прищуря маленькие глазки и выказав зубы, белее слоновьей кости.
Вздохнул Флор Гаврилов. И ему давно уж вспало на ум, что Дмитрий Петрович "гулят". "А как ограбят, укокошат да в воду?.." - думает и телом и душой преданный ему приказчик.
Между тем и татарин призадумался. Разговор про то, что купец "гулят", раздражил его азиатское воображенье. Ежели бы только деньги,- и он бы, Разметулла, гулял! "Много,- думает он,- здесь красавиц, только без хороших денег к ним не пускают!.." Вздохнул, плюнул и, мерно постукивая кузьмодемьянкой (Толстая палка с сучками из можжевельника. Их делают около приволжского города Козьмодемьянска, отчего и зовутся они "кузьмодемьянками".) о каменные плиты крыльца, завел вполголоса песенку про черноокую красавицу. Пел он о том, как всесильный аллах сотворил ее красным яхонтом, наградил лицом краше луны, алыми ланитами, что горят рубинами, бровью ночи черней, взором огненным (Перевод одной татарской песни.).
Не понимал смысла татарской песни Флор Гаврилов, но от тоскливого, однозвучного напева ее стало ему еще тошней прежнего.
– А что, князь (Татар зовут "князьями", особенно казанских. Зовут их также "знаком", хоть и в первый раз видят человека.), не слыхать в самом деле, чтоб нынешней ярманкой дурманом кого-нибудь опоили да ограбили?
– спросил он, когда татарин кончил песню свою.
Тот опять процедил сквозь зубы неизменное "иок". И, немного помолчав, снова завел песню про какую-то Зюльму, тоже награжденную аллахом и лицом краше полной луны, и рубиновыми щеками, и черными очами... А Флор Гаврилов, сидя рядом с татарским певцом, думает сам про себя: "Господи!.. Да что ж это такое?.. Что с ним поделалось?..
Этак совсем истоскуешься!" И только что кончил песню татарин, опять стал расспрашивать его насчет "шалостей" на ярманке. Надоел он караульщику. Сердито промолвив новое "иок" и схватив свой халат, он ушел на другое крыльцо и там завел новую песню про какую-то иную красавицу.
И час и два сидит на крыльце приказчик Дмитрия Петровича... Пусто на ярманке, ни езды, ни ходу, все стихло, угомонилось. Ни на площади, ни по соседним улицам, ни по берегу Обводного канала ни души, опричь одних караульных. Заря еще не занималась, но небосклон становился светлее... Чу!.. Кто-то по грязи шлепает... Вглядывается Флор Гаврилов - ровно бы хозяин... Вот кто-то, медленно и тяжело ступая, пробирается вдоль стенки...
Подошел под фонарь... Тут узнал Флор Гаврилов Дмитрия Петровича... "Он!.. зато весь в грязи... Никогда такого за ним не водилось!.. Шибко, значит, загулял!.. Деньги-то целы ли?.. Сам-от здоров ли?"
– Дмитрий Петрович! Вы ль это, батюшка?
– воскликнул Флор Гаврилов.- Что это с вами, сударь, случилось?..
– Ничего,- спокойно ответил Веденеев.- Давно ли ты приехал?
– Перед сумерками, батюшка... Перед сумерками... Да что это с вами?
– Ничего. В грязь попал,- ответил Дмитрий Петрович.