На горах (Книга 1, часть 2)
Шрифт:
Крепко обняла Манефа Фленушку, и, ни слова не молвив в ответ, стала с нею на молитву. Сотворив начал, положила игуменья обе руки на Фленушкину голову и сказала:
– Добр извол твой о господе! Благослови тебя господь и пресвятая богородица на житие иноческое, а мое грешное благословение навсегда да пребудет с тобою. Поди теперь, успокойся!.. Поклонилась Фленушка в ноги Манефе, испросила у ней прощения и благословения.
– Бог простит, бог благословит!- сказала игуменья, и Фленушка медленно пошла вон из кельи.
Воротясь в свою комнату, остановилась
"Клонит ветер деревья,- думает она, глядя на рощицу, что росла за часовней.- Летят с них красные и желтые поблекшие листья. Такова и моя жизнь, такова и участь моя бесталанная... Пришлось куколем голову крыть, довелось надевать рясу черную!.. Иначе нельзя!.. Родная мать велит - надо покориться!.. А он-то, мой милый, желанный... Чует ли твое сердце, Петенька, что со мной теперь деется?.. Где уж тут?.. И думать, чать, забыл... Хоть бы разок еще на него взглянуть!.. Да где уж тут!.. Ты прости, прощай, мой сердечный друг, ты прости, прощай, голубчик мой Петенька!.. Не видаться нам с тобой, не просиживать ночки темные!.. Ах ты, жизнь моя, жизнь горе-горькая, сокрушила ты победную мою голову, иссушила ретиво сердце!.. Хоть бы размыкать чем кручину".
Пошла в спальню и там, отворивши шкафчик, протянула руку к бутылке с бальзамом.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Посидевши у Бояркиных, побеседовавши с Ираидой, направил Петр Степаныч свой путь в Манефину обитель. Отворил дверь с заднего крыльца, Марьюшка по сеням бежит. Удивилась, стала на месте как вкопанная.
– Какими судьбами?
– черные брови нахмурив и глазами сверкнув, спросила она у Петра Степаныча.
– Ну, что?
– вокруг себя озираясь, шепотом спросил у нее Самоквасов.
– Насчет чего? Насчет казанской-то, что ли?- тоже шепотом, тоже чуть слышно промолвила Марьюшка.
– Ну, да. Знает матушка?
– Не знает, не ведает,- ответила Марьюшка.- На Патапа Максимыча поворочено. Спервоначалу-то на моего пострела у них дума была, знают, что сызмальства с Васькой приятелем был. Опять же видели его Бояркины, как он с Васькой пешком куда-то пошел. Потом говорила матушка, ровно бы его, непутного, в городу видела - у Феклиста трактирщика под окном, слышь, сидел... А тут поскорости, как стал Патап Максимыч свои басни плести, будто по его хотенью то дело состряпалось, про Сеньку и толковать перестали. Где он, непутный?.. Что не привез с собой?
– Со старыми хозяевами дела он кончает, нельзя ему теперь отлучиться,ответил Петр Степаныч.- А Фленушка что?
– Ничего,- спокойно промолвила Марьюшка.- Постригаться собирается, и я, глядя на нее,- прибавила головщица.
– Тоскует, слышь?
– Еще бы не тосковать!.. До кого ни доведись... При этакой-то жизни? Тут не то что встосковаться, сбеситься можно,- сердито заворчала Марьюшка.- Хуже тюрьмы!.. Прежде, бывало, хоть на беседы сбегаешь, а теперь и туда след запал... Перепутал всех этот
– Фленушка и то, слышь, руки на себя...- начал было Петр Степаныч.
– Дурила,- перебила его головщица.- Хлебнула маленько, ну и пошумела.
– Неужто в самом деле пить зачала?
– тоскливо спросил Петр Степаныч.
– А что же не пить-то?
– на ответ ему Марьюшка.- С этакой-то тоски, с этакой муки как иной раз не хлебнуть?.. Тебя бы посадить на наше место... И ты не стерпел бы... И тебе не под силу бы стало!
– Можно к матушке?
– помолчав немножко, спросил Петр Степаныч.
– Спит,- отвечала Марьюшка.- К нам покамест пойдем, краля-то твоя дома...
И, взяв Самоквасова за руку, повела его по темным переходам.- Распахнув дверь во Фленушкины горницы, втолкнула туда его, а сама тихим, смиренным шагом пошла в сторону.
Фленушка сидела у стола, какое-то рукоделье лежало перед ней, но она до него не дотрогивалась. Взглянул Петр Степаныч и едва узнал свою ненаглядную похудела, побледнела, глаза до красноты наплаканы...
– Здравствуй, Фленушка!
– радостно вскликнул он. В голосе его слышались и любовь, и тревога, и смущенье, и душевная скорбь.
Руками всплеснула Фленушка, стремительно вскочила со стула, но вдруг, неподвижно став середи комнаты, засверкала очами и гневно вскрикнула:
– Ты зачем?.. Тебя кто звал?.. Смущать?.. Покоя не давать?.. Забыл разве, что навек мы с тобой распрощались?..
– Фленушка!
– нежно молвил ей Петр Степаныч, тихо взяв ее за руку. Гневно выдернула она руку.
– Зачем, я тебя спрашиваю, зачем ты приехал сюда?
– в сильном раздраженье она говорила.- Баловаться по-прежнему?.. Куролесить?.. Не стану, не хочу... Будет с тебя!.. Зачем же ты кажешь бесстыжие глаза свои мне?
– Истомился по тебе я, Фленушка,- со слезами в голосе заговорил Петр Степаныч.- А как услышал, что и ты зачала тосковать, да к тому еще прихварывать, таково мне кручинно стало, что не мог я стерпеть - наспех собрался, лишь бы глазком взглянуть на тебя.
– Ну, что же?.. Взглянул? Видел меня?..-- прищурясь и надменно улыбаясь, молвила Фленушка.- Ну, и будет с тебя!.. Убирайся!..
– Да что ж это, Фленушка? Что с тобою?
– в изумленье спрашивал ее Петр Степаныч и протянул было руки, чтобы охватить стройный, гибкий стан ее.
– С глаз долой!
– увернувшись и топнув ногой, вскрикнула Фленушка.Прочь!.. Чтобы я никогда тебя не видала.
– Что ты, что ты, Фленушка?
– начал было Самоквасов.
Но ее уж не было. Стремительно кинулась она в спальню боковушу. Не успел опомниться Петр Степаныч, как она и на ключ заперлась. Раз-другой торкнулся, ответа нет.
– Фленушка, Фленушка!.. Выдь на минуточку!.. Пусти меня!
Но как ни молил, как ни просил, дверь не отворилась. Маленько погодя, Марьюшка вошла,